И спросил у Оленьки:
– Ну, а ты как думаешь?
На что Оленька ответила:
– Проклятое это место. Пусть пропадает.
– Но право-то, понимаешь ли, за нами. Проклятое было место в плохих руках, а в хороших станет благословенным. Право за нами!
– Нет, никогда! И слышать не хочу. Дедушка ему безо всяких оговорок Любич подарил, пусть его родня и забирает.
И, сказав так, Оленька хлестнула лошадь; мечник тоже пришпорил свою, и они поскакали, нигде более не задерживаясь, пока не выехали в чистое поле. Меж тем настала ночь, но светло было как днем: из-за волмонтовического леса поднялась огромная красная луна и озарила все вокруг золотистым сияньем.
– Ишь ты, какую чудесную ночь послал Господь! – произнес мечник, глядя на округлый лик луны.
– А Волмонтовичи как светятся, издалека видно! – воскликнула Оленька.
– Это тес на крышах еще почернеть не успел.
Дальнейший разговор был прерван скрипом телеги, которую они сразу не увидели, так как дорога пролегала по холмистой местности; вскоре, однако, показались одна за другой две пары лошадей, запряженных цугом, а затем и широкая, с решетчатыми боками телега, сопровождаемая несколькими верховыми.
– Что ж это за люди такие? – проговорил мечник.
И придержал коня. Оленька остановилась рядом.
А телега помалу приближалась и наконец поравнялась с ними.
– Стой! – крикнул мечник. – Кого везете?
Один из всадников повернулся к ним:
– Пана Кмицица везем, что венгерцами под Магеровом ранен.
– Легок на помине! – воскликнул мечник.
У Оленьки все поплыло перед глазами, сердце замерло, в груди стеснилось дыханье. Какие-то голоса вскричали в душе:
«Иисус, Мария! Это он!» Сознание ее помутилось; бедняжка перестала понимать, где она и что с ней.
В седле она удержалась только потому, что невольно ухватилась за высокую грядку телеги. Когда же пришла в себя, взгляд ее упал на недвижное тело, лежавшее на возу. Да, это был он, Анджей Кмициц, оршанский хорунжий. Он лежал навзничь, голова его была обмотана платками, но в красноватом свете луны хорошо было видно бледное, спокойное, словно высеченное из мрамора или застывшее от ледяного дыхания смерти лицо. Глубоко запавшие глаза были закрыты, он не выказывал ни малейших признаков жизни.
– С Богом!.. – сказал, снимая шапку, мечник.
– Стой! – крикнула Оленька.
И спросила тихо, но с лихорадочной торопливостью:
– Жив еще? Умер?
– Живой, но душа еле теплится.
Тут и мечник, поглядев на лицо Кмицица, сказал:
– До Любича вам его не довезти.
– Он велел непременно туда везти – там умереть хочет.
– С Богом! Поторопитесь!
– Прощайте!
И телега двинулась дальше, а Оленька с мечником поскакали во весь опор в противоположную сторону. Словно ночные мороки, пролетели они через Волмонтовичи и домчались до Водоктов, по дороге не обменявшись ни словом; только слезая с лошади, Оленька обратилась к дяде.