И совести и веры господин
Вас призывает, братья кальвинисты,
Социниане и анабаптисты,
Признать закон всевышнего един
И, как велит вам император русский
И верный брат его – владыка прусский,
Отныне веру новую приняв,
Единой церкви соблюдать устав».
Вот вам «Игрушки», «Дамские наряды»,
«Кнуты».
– Мелькают магазины, склады,
А на полозьях, быстры и легки,
Как призраки в волшебной панораме;
Проносятся бесшумно перед вами
Кареты, колымаги и возки.
Сидит на козлах бородач-возница,
Все в инее: армяк, усы, ресницы.
Кнут щелканет. А впереди возка
Несутся на конях два казачка
И гикают, дорогу расчищая.
Как от фрегата – белых уток стая,
Испуганный шарахается люд.
От стужи здесь не ходят, а бегут.
Охоты нет взглянуть, остановиться.
Зажмурены глаза, бледнеют лица.
Дрожат, стучат зубами, руки трут,
И пар валит из бледных губ столбами
И белыми расходится клубами.
Глядишь на них, и, право, мысль придет,
Что это ходят печи, не народ.
А по бокам толпящегося стада
Идут другие в два широких ряда,
Медлительно, как в праздник крестный ход,
Как по реке идет прибрежный лед.
И что им ветер или стужа злая
Подумаешь, соболья вышла стая!
Метель, но кто заботится о том?
Ведь в этот час гуляет царь пешком,
А значит, все гуляют. Вот царица,
И фрейлины за нею по пятам.
Вот камергеры, рой придворных дам,
Всё – высокопоставленные лица.
Дистанции в рядах соблюдены
Вот первые, потом вторые, третьи,
Как будто шулер кинул карты эти.
Те старше, те моложе, те красны,
А те черны, – король, валет иль дама.
Тем влево лечь, тем вправо, этим – прямо
По сторонам проспекта, по мосткам,
Покрытым облицовкой из гранита.
Все высшие чины увидишь там:
Иной идет – и ветру грудь открыта,
Пусть холодно, зато видны сполна
Его медали все и ордена.
Как толстый жук, ползет он и поклоном
Ответствует чиновным лишь персонам.
За ним гвардейский франт, молокосос,
Весь тонок, прям, подобен пике длинной,
Тугой ремень вкруг талии осиной.
За ним – чиновник. Позабыв мороз,
Глядит кругом, кому бы поклониться,
Кого толкнуть, пред кем посторониться,
И, пресмыкаясь, точно скорпион,
Пред старшими юлит и гнется он.
В средине – дамы, мотыльки столицы:
На каждой шаль и плащ из-за границы,
Во всем парижский шик, и щегольски
Мелькают меховые башмачки.
Как снег белы, как рак румяны лица.
Но двор отъехал. Время по домам.
К хозяевам, как челноки к пловцам,
Теснясь в морозном северном тумане,
Катят кареты, колымаги, сани.
И вот разъезд. Пустеет все кругом.
Последние расходятся пешком.
Иной в чахотке, кашляет, и все же
Соседу вторит: «Я доволен тоже!
Царя видал, с пажами поболтал,
И мой поклон заметил генерал».
Но чужеземцев кучка там гуляла.