– Я смотрела «Гамлета», – сказала она, – Боже мой! Как это современно. Как это близко нам… И какая печальная ирония над святыней, над любовью. Какая боль! И потом я вообще думаю: чем оправдать все муки, все муки, все эти пытки? Ах, я говорю нескладно, но ты поймешь, Елена, ты поймешь…
Людмила приникла к Елене. Елена ласкала волосы Людмилы. И потом долго они целовали друг друга. И плакали. И смеялись.
На другой день Елена решила пойти к Клавдии. Она писала, что живет теперь вместе с Андрюшиным на Надеждинской. Погода была весенняя – оттепель, талый побуревший снег, извозчики на колесах…
Елена шла по Казанской; встретила наряд казаков, но не сообразила, в чем дело. А когда вышла на Невский, было уже поздно: поперек Казанской поставили городовых.
Прохожие торопливо шли со смущенными лицами…
Около собора чернела толпа, и было ясно, что творится неладное. Когда Елена переходила через улицу, околоточный, с красным испуганным лицом, крикнул ей, должно быть, худо соображая:
– Расходитесь, господа. Ведь нельзя же так. Расходитесь…
Но свернуть было некуда: по сторонам стояла полиция. Пришлось идти по Невскому.
Елену обгоняли многие мелькнул господин в цилиндре, толкнулся в табачный магазин, но захлопнули перед ним дверь; барыня, со сбившейся шляпой, нескладно металась около полицией запертых ворот, мальчишки пробежали со свистом; кто-то пронзительно крикнул:
– Конные полицейские!
Елена оглянулась. Вдоль улицы, по мостовой, побежала толпа: алело красное пятно; нестройно что-то запевали.
Елена поняла, что не успеет скрыться, толпа догонит ее. Прижалась Елена к магазинной решетке.
Оглянулась: за толпою скакали полицейские; Елена мерила глазами расстояние от ближайшего; уже различала тяжелую лошадь; видела широкий взмах руки, влажную лошадиную морду с красными глазами…
Уже не пели; уже толпа бежала рассеянная; красное валялось в грязном снегу; человек десять, окруженные, метались растерянно; слышала Елена, как дико закричала упавшая, должно быть, курсистка.
Кто-то в калитку толкнул Елену.
Под воротами стояло человек десять: булочники в белых колпаках, выскочившие из пекарни; благообразный купец в енотовой шубе, тут же плакала дама, потерявшая девочку, ее утешал господин с окровавленной рукой, – пальто его было странно разорвано, должно быть, нагайкой.
Благообразный купец объяснял пекарям:
– Ни в одном государстве беспорядки не дозволяются. В городе Париже, хотя там и бесцарево управление, однако лупят анархистов за мое почтение.
Молоденький булочник дразнил купца:
– А ежели, енотовая шуба, да тебя, да тебя?