– В том-то и дело, что ни вы, ни я не знаем, во имя чего расцветает душа, поет сердце… И вообще мы почти ничего не знаем. А то, что знаем, несказанно. Как же вы хотите, чтобы я назвал «во имя»?
– Вы не знаете, а я знаю.
– Может быть, – сказал Тарбут и поднялся с кресла, стоял высокий, с печальной улыбкой, – может быть. Но разве не страшно вам так громко, так нетаинственно называть имя вашего Бога?
– А вам не страшно купаться в безбожном мистицизме вашем? Ведь это, молодой человек, разврат, хулиганство, хлестаковщина какая-то… Ведь от ваших безбожных хороводов молодежь гибнет. Ведь это скука. Ведь это пошлость.
– Я сам понимаю не хуже вас, – сказал Тарбут, хмурясь, – я сам понимаю, что хоровод может опьянить человека и погубить его, и это страшно. Но что же делать? Ах, если бы кто-нибудь запел о Боге по-настоящему или хотя бы стал шептать о нем в ночи, я бы пошел за ним. Я не безбожник, но что же делать, если слова об имени еще не имя.
Но Кассандров уже не слушал его: спешил домой. Он любил рано ложиться спать.
В это время Людмила подошла к Елене и прошептала ей на ухо:
– Люблю тебя.
Елена удивилась ее волнению. Людмила повлекла Елену из гостиной. Они почти бежали по коридору. Остановились где-то за большим темным шкафом. Елена видела блестящие глаза Людмилы.
– Что с тобой, Людмила?
– О чем говорил с тобой Марцианов? О чем? Я видела, как он поцеловал твою руку.
– О чем? Я, право, не помню… Кажется, о Кассандрове… Он говорил, что скоро наступят события.
– О, я не верю ему. Я не верю этому Марцианову. У него лживые глаза. Зачем он целовал твою руку? Зачем?
– Я не знаю зачем.
Людмила приникла к Елене, прижалась губами к ее губам. Она полуответила на поцелуй Людмилы, такой для нее непонятный.
Потом Людмила ушла к себе и заперлась, а Елена вернулась в гостиную. Проходя мимо зеркала, увидела свое лицо, раскрасневшееся и смущенное.
Марцианов успел спросить:
– Что с вами, Елена Сергеевна?
Она ничего не ответила.
Наконец, гости стали расходиться. Клавдия, прощаясь с Еленой, прошептала:
– Прости меня, ваш дом – дом умалишенных. Беги отсюда, пока сама не заразилась безумием.
– Однако я вас уважаю за статью о казни Бояринова, – сказал Андрюшин, обращаясь к Савинову, – мы враги, однако я вас уважаю. Спасибо.
А когда Савинов, по своему обыкновению, некстати засмеялся, Андрюшин посмотрел на него с испугом и, недоумевая, пожал плечами.
Марцианов вложил в руку Елены записку. Елена заперлась у себя в комнате и с любопытством прочла это послание.
«Сестра моя! – писал Марцианов, – я могу и должен называть вас сестрой моей. Я чувствую, что мы стоим с вами на одном пути. Приходите завтра в два часа в Эрмитаж Я буду у входа. Я должен поговорить с вами. Любящий вас брат Петр».