Фройляйн Цунк настигла воришку у самой отдушины подвала, в которую тот собирался нырнуть. Она крепко ухватила мальчишку за плечо, ощутив под пальцами цыплячьи хрупкие косточки. «Пустите, я больше не буду!» – заорал мальчишка, извиваясь и пытаясь вырваться. Он не был похож на хороших немецких мальчиков, прежних учеников фройляйн Цунк, о чем она тут же ему сообщила. А также о том, куда они сейчас отправятся. По-немецки, так как знала по-русски всего несколько слов чуть-чуть. Мальчишка, разумеется, ничего не понял, кроме, пожалуй, одного слова – «полицай», и снова рванулся.
– Папа унд мама? – спросила фройляйн Цунк, мысленно упрекая себя в том, что в свое время уделяла недостаточное внимание изучению языка.
– Найн! – ответил мальчишка, который однажды видел кино про фашистов. – Найн папа унд мама! Найн полицай! Гитлер капут! – Он протянул ей сумку.
Фройляйн Цунк раздумывала, все еще держа преступника за шиворот, прикидывая, что же делать с ним дальше. Взяла сумку и машинально сказала:
– Данке.
– Битте-дритте! – обрадовался мальчишка и снова рванулся.
Был он грязен, худ, и на лице его читалась сложная смесь наглости, страха и наивного любопытства, а также немедленная готовность завопить, закатывая глаза, в фальшивом истерическом припадке, вздрючивая и заводя себя до полной отключки. Этому он научился у старшего товарища, с которым делил подвал. Тому для спектакля требовался ацетон или резиновый клей, у Кеши – так звали воришку – получалось всухую. От ацетона и резинового клея его тошнило.
Такой твердый орешек фройляйн Цунк еще не попадался. Она привыкла иметь дело с хорошими и чистенькими немецкими мальчиками. Был у нее однажды ученик по имени Йохан, семи лет, который стащил замечательную ручку, пишущую чернилами, – подарок девушке от приемных родителей на совершеннолетие. Преступника осудили всей школой, а пастор в воскресенье даже прочитал проповедь на тему библейских заповедей, особенно напирая на одну из них – «не укради». Йохан сидел рядом с родителями на церковной деревянной скамье, повесив голову, смущенно шевеля красными ушами и умирая от позора, а все смотрели в его сторону и перешептывались.
– Ходить! – фройляйн Цунк приняла, наконец, решение.
– Куда ходить? – завопил мальчишка. – Никуда я не пойду!
– Ходить! – повторила девушка твердо. – Цузаммен. Вместе!
Ханс-Ульрих Хабермайер в это время тоже бродил по городу. Но, в отличие от Элсы, он обходил стороной центральные улицы. Ему нужно было подумать. Внутреннее чувство подсказывало ему, что вокруг что-то зреет, раздувается, невидимое глазу, как воздушный шар, и вот-вот лопнет с оглушительным треском. И когда это произойдет, ему, Хабермайеру, необходимо находиться неподалеку, чтобы успеть… чтобы успеть! И тогда… О, тогда все чудесным образом переменится! Старый учитель сказал, это будет посильнее, чем философский камень. Новый смысл, мощь, фантастические возможности. Даже представить себе трудно, что это такое!