Иерусалим, 1150 год.
Беспощадное иерусалимское солнце изливало на город потоки нестерпимого жара, от которого нигде нельзя было найти спасения, кроме как за толстыми каменными стенами замков крестоносцев. Хью вошел в прохладный полумрак и издал вздох облегчения. Горло его было обожжено раскаленным воздухом Святой Земли, а на зубах скрипел песок. Сухая пыль тонким слоем покрывала каждый дюйм его облаченного в доспехи тела. Эта пыль была такой мелкой, что проникала в малейшие щели доспехов, натирая кожу до кровоточащих ран. От нее не спасали ни броня, ни полотняное белье, в которое он был одет. Сейчас ему хотелось только одного — очистить язвы от запекшейся крови и сукровицы. Ванна. Как же он истосковался по ванне!
Хью бросил шлем на деревянный стол, стоящий тут же у входа. За шлемом с грохотом последовали тяжелые железные перчатки. Он устало провел тыльной стороной ладони по лбу, вытирая пот.
— Все ли спокойно в городе и его окрестностях?
Хью поднял голову и увидел Теренса, идущего к нему в полумраке Большого Холла. Огонь в очаге не горел — рыцари жаждали прохлады, избавляющей их от невыносимого зноя.
— Пока все спокойно, а завтра я отправляюсь в Дамаск. Я получил известие, что группа пилигримов ждет, чтобы им обеспечили безопасную дорогу.
Теренс медленно покачал головой.
— Ты же знаешь, что им ничего не грозит, и все же едешь туда?
— Они имеют право на мою защиту, Теренс.
— И ты поклялся обеспечить им их права.
— Да, это моя обязанность как тамплиера, — Хью отправился во внутренние покои, из которых вышел Теренс, но брат остановил его.
— Пойдем ко мне, — сказал он, — мне надоели эти разговоры в Холле, от них никогда не бывает толку.
Хью отвернулся от брата, чтобы тот не увидел, как гримаса раздражения исказила его лицо. Покои Теренса были убраны куда более богато, чем комнаты Хью. Хотя Теренс тоже был рыцарем-тамплиером, он принадлежал к тем, кто занимался повседневными делами ордена. В отличие от простых рыцарей, называвших свои крошечные каморки комнатами, Теренс жил в богатых покоях с камином, роскошной мебелью и богатым гардеробом.
Как только дверь за ними закрылась, Хью рухнул в кресло с высокой спинкой, стоящее у едва теплящегося камина. Вытянув ноги, он снова вздохнул, давая телу отдохнуть от брони, добавлявшей к его весу около сорока фунтов[4]. Господь всемогущий, как же он устал. Ему не хотелось задавать вопрос, давно уже витающий в воздухе, не хотелось знать, правдой ли были слова Теренса, сказанные им о других рыцарях.