Дюпен подошел к ней и тоже остановился.
– Андре Пеннек? Все вам рассказал? Нет, он рассказал отнюдь не все. Он вообще ничего вам не рассказал.
Она тяжело уселась на украшенный вычурной резьбой диван. Некоторое время она сидела неподвижно, а затем вдруг разразилась истерическим, визгливым хохотом. Правда, не особенно громким.
– Что он может знать? И что знаете вы? Ни он, ни вы не знаете ровным счетом ничего. Ничего, ничегошеньки он вам не рассказал и не мог рассказать!
– Тогда расскажите вы.
Дюпен встал у камина – в трех-четырех метрах от мадам Пеннек. Женщина уставила в пол остекленевший взгляд. Она все больше и больше погружалась в себя. Дюпен терпеливо ждал.
– Вы не обязаны ничего говорить, мадам Пеннек. Вы имеете полное право молчать.
В гостиной снова повисло долгое молчание.
– Инспектор Риваль отвезет вас в Кемпер, в префектуру. Там вы сможете поговорить со своим адвокатом.
Дюпен повернулся в сторону прихожей. Такой оборот дела устроил бы его больше всего.
– Идемте.
Поначалу Дюпену пришлось сильно напрячь слух, чтобы хоть что-то услышать, так тихо заговорила Катрин Пеннек. Голос ее был похож на шипящий звук старого патефона.
– Он был неудачник. Законченный неудачник. Он никогда ничего не мог добиться. Никогда. Он всю жизнь ничего не мог. Он был слишком слаб. Ему не хватало твердости, не хватало воли.
Дюпен медленно повернулся и остался стоять на месте.
– Лишь один раз, единственный раз в жизни он нашел в себе мужество что-то сделать. Он не хотел этого, но в один прекрасный момент он все же показал отцу, что оно у него есть. Это он, его отец, уничтожил Луака. Растоптал его. Он всю жизнь топтал собственного сына. Он всегда заставлял его чувствовать свою слабость. Он всем своим видом показывал, что Луак – не настоящий Пеннек. Особенно заметным стало это отношение после смерти матери. Это было постоянное, унизительное, невыносимое давление. И один раз, один раз Луак Пеннек смог постоять за себя. Он должен был это сделать, непременно должен, и он сделал это в ту ночь. У него хватило на это сил.
Она запнулась и умолкла, едва заметно качнув головой.
– Разве это не ирония судьбы? Он убил отца подаренным им самим ножом. Пьер-Луи подарил Луаку нож, когда тот был еще очень молод. Это был настоящий лагвиоль.
В глазах женщины мелькнула призрачная усмешка, потом лицо снова превратилось в застывшую маску.
– Мы так долго ждали, когда же начнется наша настоящая жизнь. Мы ждали и ждали, сначала годы, потом десятилетия. Но старик не хотел умирать, и нам приходилось продолжать ждать. Тем не менее все это было наше – отель, картина… Картина могла перевернуть нашу жизнь. Она стала бы совсем другой – моя жизнь.