Мадам Пеннек многозначительно кивнула.
– Благодарю вас, господин комиссар. Вы делаете все, что в ваших силах.
– Если вы вдруг что-то вспомните, сообщите мне, пожалуйста. Я оставлю вам мой номер телефона. Не медлите, звоните, что бы это ни было.
Дюпен положил на столик визитную карточку и закрыл блокнот.
– Мы обязательно позвоним.
Луак Пеннек встал, за ним поднялись его жена и Дюпен.
– Надеемся, что вы быстро справитесь с этим делом, господин комиссар. Мне станет намного легче, когда я узнаю, что убийца моего отца схвачен.
– Я сразу сообщу вам, как только появятся какие-то новости.
Луак и Катрин Пеннек проводили Дюпена до дверей и подчеркнуто вежливо с ним попрощались.
День и в самом деле выдался просто фантастический. По бретонским меркам было очень жарко – столбик термометра поднялся выше тридцати градусов. В доме Пеннеков было душно, и комиссар был рад выйти наконец на свежий воздух. Дюпен любил постоянный, почти незаметный бриз с Атлантики. До него вдруг дошло, что утро уже в самом разгаре. Время летело совершенно незаметно. В такую погоду все люди были на море, и Понт-Авен даже здесь, в районе гавани, казался вымершим.
Была самая низкая точка отлива. Лодки, накренившись, лежали на илистом дне, словно прилегли отдохнуть. Вид был очень живописным. Дюпен все время забывал, что Понт-Авен отчетливо делится на две части – верхнюю и нижнюю, у гавани; точнее, на речную и морскую, которые, хотя и непосредственно переходили одна в другую, разительно отличались пейзажем, постройками и настроением. Дюпен был уверен, что и эта особенность Понт-Авена очаровывала художников. Он хорошо помнил, как в первый раз приехал сюда из Конкарно и припарковал машину на площади Гогена. В этом городке все было по-другому, не так, как в иных местах. Здесь другим был даже воздух. В Конкарно люди вдыхали неповторимый запах соли, йода, водорослей и ракушек, принесенный с необъятных просторов Атлантики, аромат яркого неземного света. Здесь, в Понт-Авене, пахло рекой, влажной тяжелой землей, сеном, деревьями, лесом; долиной и тенями; грустным туманом. Здесь пахло сушей. Здесь проходила граница между «Арморикой» и «Аргоатом» – так в кельтском языке называют «страну моря» и «страну деревьев». Только приехав сюда, Дюпен узнал, что вся жизнь бретонцев – с древности до наших дней – соткана из противоречий и противопоставлений. Никогда раньше Дюпен не мог себе представить, что оба мира – мир суши и мир моря – могут соседствовать так близко и в то же время быть такими чуждыми друг другу. Понт-Авен был Аргоатом, сушей, воплощением крестьянского быта и сельского хозяйства. Но здесь же была и Арморика, именно здесь, сразу ниже гавани, где в полном согласии сходились река и море. Иногда можно было – и об этом гордо рассказывала огромная доска – с трехсотметровой, выложенной камнем исторической набережной «Rive droite» полюбоваться внушительными парусными кораблями, и это зрелище не оставляло никаких сомнений в том, что находишься на море.