— Бываете в концертах? — как бы между прочим спросил Менжинский.
— Музыка доставляет человеку наслаждение, и как не бывать в концертах, — отозвался Роменский. — Слышали бы вы, гражданин комиссар, Кусевицкого…
— И давно вы слушали Кусевицкого? — спросил Менжинский, глядя в бегающие, мутные глаза подследственного.
— В конце лета, в саду «Эрмитаж».
— В другое время и в другом месте я мог бы с вами говорить о музыке, а сейчас расскажите об организации, к которой вы принадлежите!
— Я увлекаюсь музыкой, а не политикой. Никакой организации не знаю.
Сидевший перед Менжинским человек обладал завидной выдержкой и волей. Он спокойно и уверенно, не дрогнув ни одним мускулом лица, отвечал на вопросы.
Предложив Роменскому подписать протокол допроса, Менжинский приказал конвоиру увести арестованного.
«Концерт Кусевицкого. Сад «Эрмитаж», Юлия Павловна, — думал Менжинский. — Да, Юлия Павловна! Тот ли это блондин, которого она видела в «Эрмитаже»?»
Приглашенная через несколько дней на Лубянку Юлия Павловна признала в Роменском того самого блондина, который был в саду «Эрмитаж».
В тот же день Менжинский и Артузов вновь допрашивали Роменского.
— Причин ареста не знаю. По делу Губского ничего не могу показать. Из знакомых женщин есть только Елена Осиповна, с которой познакомился в Петрограде в 1916 году, но с июля месяца потерял ее из виду.
— И знакомство, вероятно, произошло на музыкальной почве? — спросил Менжинский.
— Нет, не совсем так, — улыбаясь, ответил Роменский. — Меня познакомил с ней человек далекий от музыки, Погорельский.
— Да, кстати, о музыке, Роменский. С кем вы были на концерте Кусевицкого в саду «Эрмитаж»?
Улыбка сползла с лица Роменского. Он снова стал замкнутым и сосредоточенным. Отведя в сторону наглый взгляд своих мутноватых глаз, Роменский угрюмо сказал:
— Опять ловите, гражданин Менжинский. Тогда на концерте я был один. Народу в саду было много. Можно сказать, что с каждым встречался. Но я был один и, насколько помню, ни с кем даже не разговаривал.
Последующие допросы не дали ничего нового.
В разоблачении Роменского, как и Миллера, большую роль сыграл Горячий — Кудеяр. Он сообщил, что Роменский написал на волю записку. Ее должен вынести из тюрьмы один освобождаемый, который сумел войти в доверие к Роменскому.
В тот же день записки — их оказалось не одна, а две — были в руках Особого отдела.
В первой записке, адресованной Елене Осиповне, Роменский писал:
«Я оторван от внешнего мира и ничего не знаю, что делается. Я никого до сих пор не выдал, несмотря на пять допросов… Упоминают имя шефа, требуют, чтобы я его назвал. Наказание: расстрел или лагерь. Ходатайство необходимо. Ср., 27 окт. 1919 г.».