– Здравствуйте, Андрей Георгиевич. Что будете кушать? – спросил Журавушкин.
К еде он относился трепетно, поэтому говорил «кушать», а не «есть». Мягко, будучи в предвкушении.
– Все равно. Василиса Петровна накормила меня обедом.
– Здесь прекрасно готовят. Попробуйте хотя бы садж из баранины. Это очень вкусно!
– Заказывайте, что хотите, – улыбнулся Ромашов. К ним тут же подскочила одна из официанток и, млея, приняла заказ. Хотя говорил Аркадий Валентинович, девушка смотрела только на его визави, даже не в блокнот.
– Вы уверены, что все правильно записали? – сердито спросил Журавушкин.
– А? Что?
– Несите заказ на кухню! И поставьте еще один прибор: нас будет трое!
Девчонка унеслась, а Ромашов все так же с улыбкой спросил:
– Вы ведь меня позвали не только насладиться хорошей кухней? Правильно я понял?
– Да. Вчера я встретился с Настиной подругой. Узнал кое-что интересное.
– Вот как? – вскинул брови Ромашов.
– Правда, что Настя хотела от вас ребенка?
Андрей Георгиевич нахмурился.
– Ну, зачем это? – сказал он с досадой.
– Вопрос о ребенке очень важный. Это одно из отягчающих обстоятельств: убийство лица, заведомо зная об его беременности. Это верная десятка. А то и больше.
– Вы серьезно?
– Да.
– Тогда не надо поднимать этот вопрос.
– Почему?
– За пару дней до того, как умереть, Настя сказала мне, что беременна.
– Что?!
– Что слышали.
– Но ведь она не была беременна?!
– Я не знаю.
– Было вскрытие, – озабоченно сказал Журавушкин. – Следователь обязательно это отметил бы. Она вам что, соврала?
– Я не знаю, – повторил Ромашов.
– Вы ведь очень хотели ребенка…
Хотел?…
«В тот прекрасный летний вечер его переполняли чувства…»
– Андрей, почему ты молчишь?!
– А что я должен сказать?
– Ты наконец-то станешь отцом!
– Да, пора… – насмешливо сказал он.
А вечер начинался так прекрасно, черт его возьми! Ромашов уже думал, что избавился от этого ненавистного «двоеженства». И даже согласился на прощальный секс. Есть люди-романы, люди-поэмы, а есть люди-сериалы. Так вот Настя была женщина-сериал. И прощальный секс – это оттуда. Так, мол, положено, когда герои расстаются.
Ромашов, убей, не понимал, зачем это нужно? Зачем вообще сексу статус? «Прощальный» там, или «исключительный». Еще запоминающийся, подарочный, юбилейный. С Настей он вообще был никакой, этот пресловутый секс. Потому что она почти ничего не чувствовала. Сам Ромашов ощущал ее, как монотонную пьесу, довольно занудливую, хотя и мелодичную. Все было выверено, до единой ноты, и исполнено удивительно чистенько, можно даже сказать, мастерски, но когда у них доходило до постели, Ромашов страшно тосковал. Точно так же тосковал он в детстве на отчетном концерте в музыкальной школе. Городок у них был маленький, детей занять особо нечем, чтобы они не болтались на улице и не хулиганили, и мать отдала Лёвушку в музыкальную школу. Для Ромашова это была тоска. Такая же, как и в постели с Настей. Поэтому, сбежав из родного дома, он первым делом записался в секцию бокса. Молотя грушу, Ромашов каждый раз представлял, что это рояль, который на отчетном концерте выкатывали в центр клубной сцены.