А в одно утро чую: встать не могу – отнялось всё и болит страшно. Неужели, думаю, тоже какая холера прицепилась? И чуть не плачу: кто ж теперь вместо меня-то?
Но тут бабка из сеней летит, кричит во весь голос:
– Пришла, Ванюша. Пришла она, родная!
А я лежу, слезы глотаю. От радости вроде и полегчало немного. А на душе легко-легко: пушинкой готов летать по комнате.
«Главное не помереть теперь, – думаю. – Без меня они следующую Весну нипочем не встретят».
– Возьмите мой костюм, граф!
Калиостро улыбнулся мне своей грустной улыбкой и ответил:
– Коли Богу было угодно, чтоб из этой передряги я выбрался босым и в дырявом плаще, значит таким я и должен явиться этому миру в этом городе. Номер в гостинице удалось достать?
Я покраснел:
– Здесь нет гостиницы, граф. Удалось снять на три дня половину дома. На это ушли все наши деньги.
– Афиши еще остались, я надеюсь?
– Афиши удалось сохранить. Две большие пачки.
– Сегодня же расклей их на заборах. И принеси вина.
– Слушаюсь, граф. Но скажите: разве мы будем выступать здесь? Вдвоем?
– Разве я говорил, что мы будем выступать? Я буду принимать посетителей. С этого городка и того достаточно. Я не собираюсь даже выходить из этой комнаты, пока в кармане моего дырявого плаща не зазвенят золотые монеты.
…Небольшой пристрой, за которым располагалось новое жилище графа, я, как мог, оборудовал в приемную: кухонный стол, вымытый и вычищенный, я закрыл сверху зеленым сукном и украсил дорогой моему сердцу медной чернильницей, как-то подаренной мне графом во время круиза по Франции. Хозяйке дома – расторопной старухе, которая просила называть ее баба Феня, велел вымыть пол и натопить печь, а у двери повесить колокольчик.
Сразу после полудня я принялся дремать за этим столом, как всякий уважающий себя секретарь. Хотя, надо признаться, быть секретарём графа Калиостро – искусство особое. Впрочем, вы сейчас сами все поймёте.
В двенадцать с четвертью появилась молодая женщина и попыталась мимо меня юркнуть к графу. Я, конечно, остановил, зашёл к нему, доложить как положено.
Вид графа был своеобразен: он был в старом домашнем халате, а босые ступни держал в тазу с водой. Лицо такое, будто у него болит зуб.
– Соизволите принять мадмуазель? – поинтересовался я у него.
– Дворянка? Из простых? – спросил он.
– Дворянка, – ответил я уверенно. – Но одета простолюдинкой.
– Лучший вариант, – сказал он задумчиво. – Проси!
Я несколько смущенно оглядел его наряд.
– Проси! – повторил он повелительно.
…Вышла она часа через три. На лице – следы слёз и какая-то смущенная, заговорщическая улыбка. Явно хотела что-то спросить, но я был занят следующим посетителем, так и рвавшимся в кабинет графа: юным дворянином, который просто-таки сгорал от нетерпения. С явным сожалением она оставила на моём столе кошелек и покинула комнату.