— Сколько ему?
Она вся внутренне ощетинилась:
— Чуть больше трех.
Кивнув, Трэвис заметил:
— Значит, он мой.
Да как он посмел это сказать? Ведь он прекрасно знал, что был у нее первым и единственным мужчиной!
Она холодно посмотрела ему прямо в глаза. Прежде чем они заговорят о чем-нибудь еще, он должен кое-что уяснить.
— Нет, Трэвис, — возразила она решительно. — Он мой.
— Да он просто моя копия! — воскликнул Трэвис, махнув рукой в сторону амбара.
Носком поношенного черного башмака Кэти постукивала по глине.
— То, что у мальчика твои ямочки на щеках, еще не делает его твоим сыном.
Трэвис фыркнул:
— В таком случае я хотел бы знать, а что же делает?
— Я скажу тебе, Трэвис. — Кэти выступила вперед, ткнув ему в грудь указательным пальцем. — Быть с ним здесь и днем и ночью. Носить его на руках, когда он заболел крупом и едва мог дышать… рассказывать ему сказки перед сном и отгонять от его постели страшных чудовищ… радоваться, когда он делал свои первые робкие шаги…
Кэти глубоко вздохнула и продолжала бы, если бы Трэвис не схватил ее за плечи и не встряхнул с силой.
— Неужели ты думаешь, Кэти, что мне хотелось уйти?
— А что еще я должна была думать, Трэвис? — огрызнулась она, откидывая голову назад и яростно встречая его взгляд. — Ты отправился в Сан-Франциско по делу всего на четыре дня, а вместо этого исчез на четыре года!
— Это была не моя вина, — ответил он, крепче сжимая ее плечи. — Я могу все объяснить.
— Слишком поздно! — отрезала Кэти и высвободилась из его рук, пока теплота его прикосновения не лишила ее столь тяжело дававшейся ей силы сопротивляться.
Трэвис провел обеими руками по волосам, и Кэти сделала отчаянное усилие, чтобы не заметить, как напряглись мускулы на его руках.
— Кэти, — сказал он, и руки его упали вдоль тела. Он покачал головой. — Не таким я представлял свое возвращение.
— А я и вообще не представляла, что это произойдет.
— Мне следовало тебе написать.
— То, что следовало, ни черта не значит, Трэвис.
— Я ведь не хотел обидеть тебя, Кэти, — сказал он мягко.
Но он это сделал. Более чем кто бы то ни было другой, Трэвис Дин ранил ее чувства, отчаянно обидел ее. Она доверяла ему. Любила его. Ждала его, как последняя дура.
О Господи, его голос и сейчас обладал особой властью над ней. От его звука вдоль ее спины пробежали мурашки, как от нежной и легкой ласки. Она помнила теплые летние ночи, когда он сжимал ее в объятиях и они лежали на лугу, глядя на звезды. Она помнила прикосновение его рук, вкус его губ и тяжесть его тела.
Но она помнила и то, как узнала, что беременна, что осталась одна, и как долго и уже почти без надежды на его возвращение ждала его.