— Тебе… — начинаю я, протягивая ей руку.
— Нет! — решительно говорит она, отталкивая мою руку. — Я могу это сделать. — Она смотрит на мир перед собой. — Я могу это сделать, — повторяет она, на этот раз уже тише и менее уверенно.
Дрожа и держась обеими руками за перила, она начинает спускаться по ступенькам. Я смотрю на нее, как отец, который наблюдает за первыми шагами своего ребенка. Я разрываюсь между желанием броситься к ней и подхватить, чтобы уберечь от неверного шага, падения и боли, и пониманием того, что она должна сделать это сама. Я не знаю, какой ужас гонит ее из дома наружу, но я ему благодарен.
Внизу она останавливается и, не выпуская перил, вглядывается в то, что нас окружает, — прозрачный морской воздух, необъятное небо над головой и другие детали нашего мира. Она делает очередной глубокий вдох, отпускает перила и идет к машине.
— Увези меня куда-нибудь, — снова говорит она, глядя на ручку дверцы.
От страха ее подбородок дрожит.
— Ты уверена? — спрашиваю я.
Она кивает, хотя я вижу: разум напоминает ей, что она не хочет снова садиться в машину.
— Увези меня куда угодно, — говори она. — Я не могу здесь оставаться.
Ее рука тянется к ручке, но она не решается ее коснуться. Либби не в состоянии преодолеть этот барьер. Она пытается и не может перепрыгнуть через последнее препятствие, выставленное перед ней страхом. Ее рука застывает в воздухе, как памятник благим намерениям, как монумент поражению, великолепный образчик борьбы мысли с материей.
Она начинает хватать ртом воздух. Я открываю дверцу машины, и она делает шаг вперед. Я хочу ее остановить, сказать ей, что она не должна себя принуждать, но это последнее, что она хочет от меня слышать. Если она не сможет это сделать, значит, не сможет. Но это будет только ее решение и ничье больше. Я не должен вмешиваться. Дрожа и часто дыша, она снова пытается шагнуть к машине, но тут же начинает трясти головой и пятиться.
Либби пятится, пока не оказывается у лестницы. Она садится на ступеньку и, дрожа всем телом, смотрит на машину.
— Я не могу это сделать. Я не могу сесть в машину.
Я сажусь рядом с ней.
— Что же со мной будет, Джек? — неожиданно говорит она и начинает плакать. Я впервые вижу, как она плачет, после того как вышла из больницы.
— Я ничего не могу сделать. Я не могу выйти из дома. Я не могу в нем оставаться. Я не могу сесть в машину. В таком виде я не могу даже на улицу выйти. Я не могу работать. У меня ничего не осталось. Какой-то придурок с мобильным телефоном сломал мою жизнь. Это нечестно. Я ему ничего не сделала! Я знаю, что несовершенна. Я знаю, что за свою жизнь успела наделать много дурацких ошибок. Но он даже не знает, что со мной сделал! Он не расплачивается за свою ошибку. И на него не смотрит из зеркала такое жуткое отражение, какое смотрит на меня. И что же мне остается? Я все потеряла только потому, что однажды днем вместе с мужем села в машину.