Однако достаточно было проехать минут пятнадцать на автобусе, который в это время шел полупустой, и вновь тебя встречали огни большого города, шум и гам людских масс.
— Кто-то в Москве клялся мне, что мы едем исключительно по делу! — заметил Ярыгин, глядя в окно автобуса. — А сам небось влюбился!
— Сердцу не прикажешь. Достань пистолет и застрели меня! — предложил неожиданно Оболенцев. — Я настолько счастлив сейчас, что, кажется, ничего лучше в жизни уже не будет.
— «Остановись, мгновенье, ты — прекрасно!» — процитировал Ярыгин, испытывая жгучее желание немедленно, срочно увидеть свою молодую и любимую жену, добрую и ненаглядную Машу. — У тебя сначала всегда бывает прекрасно.
— А что потом? — обиделся Оболенцев.
— «Ты спрашивала шепотом, а что потом, а что потом? Постель была расстелена, и ты была растерянна…» — нараспев процитировал Ярыгин строки Евтушенко.
— Ваня! — строго остановил друга Оболенцев. — Мы уже не в том возрасте, когда вершина отношений «дала — не дала». Нам не шестнадцать лет!
— Мне минуло шестнадцать лет… — не унимался Ярыгин.
— Не ерничай, Ваня! — оборвал друга Оболенцев. — Мне кажется, это серьезно!
— Серьезно, серьезно? — обрадовался Ярыгин. — Ну что ж, дай Бог!
— Ты бы еще перекрестился! — подначивал Оболенцев. — Верующим заделался?
— Может, и верующим, — отбивался Ярыгин. — А вообще поговорка есть такая. Не слышал, что ли?
— Слышал, слышал! Лучше скажи, чем закончился твой поход к Каменковой? Удачно?
— Удачно! Правда, ее дома не оказалось, пришлось на работу к ней идти. Она согласилась дать показания, но только нашей бригаде, местным ничего говорить не будет.
— Это хорошо… А еще что ты мне хочешь сказать?
— Ко мне сегодня в номер заявилась Белянка с шампанским и со жратвой, — похвастался Ярыгин.
— У Маши рога не выросли, надеюсь? — засмеялся Оболенцев.
— Вроде умный, а шутки дурацкие! — обиделся Ярыгин. — Я же ради дела!
И Ярыгин стал рассказывать про Белянку и Каменкову.
Когда они вошли в холл гостиницы, Ярыгин испытал чувство облегчения, если не радости, увидев протрезвевшую Белянку на рабочем месте. Оболенцев наклонился к Ярыгину и сказал:
— Девушка твоей мечты сохнет у стойки. — Но в эту минуту он почувствовал исходящий от Ярыгина запах рыбы и продолжил: — Кашалот ты вонючий, понял?
— Это почему еще? — весело спросил Ярыгин.
— Пахнешь!
— Чем?
— Рыбзаводом! Вот чем.
— А-а-а, сэр! Это вам не Нью-Йорк. А ты взял на себя повышенное обязательство, социалистическое по форме, коммунистическое по содержанию, что будешь меня сносно кормить.
— Но мыться, Ваня, все равно надо… — продолжал укорять друга Оболенцев.