Ломоносов писал перед смертью: «Я не тужу о смерти: прожил, потерпел и знаю, что обо мне дети отечества пожалеют…»
Своему другу по Академии (Штелину) он сказал: «Я вижу, что должен умереть, и спокойно и равнодушно смотрю на смерть. Жалею только, что не мог я совершить всё то, что предпринял для пользы отечества, для приращения наук и для славы Академии».
Мужественно и просто умирал Суворов. Уже на смертном ложе он, улыбнувшись, спросил Державина, какую эпитафию тот напишет на его могиле.
Наполеоновский министр, знаменитый Талейран, один из умнейших (как мне кажется) людей, писал: «Я понемногу слабею и знаю, как всё это может кончиться. Я этим не огорчаюсь и не боюсь этого. Моё дело кончено. Я насадил деревья, я выстроил дом, я наделал много и других глупостей. Не время ли кончить?»
Л. Н. Толстой (по словам Гусева) сказал: «Почти чувствую возможность радостно умереть».
Репин за несколько месяцев до смерти писал (К. И. Чуковскому): «Пожалуйста, не думайте, что я в дурном настроении по случаю наступающей смерти. Напротив я весел… Прежде всего, я не бросил искусства. Все мои последние мысли о нём… Больше полугода я работаю над картиной «Гопак». Такая досада: не удастся кончить…»
Далее Репин пишет: «В моём саду никаких реформ. Скоро буду копать могилу. Жаль, собственноручно не могу, не хватит моих ничтожных сил, да и не знаю, разрешат ли…»
Таких примеров спокойного и даже деловитого отношения к смерти можно привести немало.
Однако как же поступали эти люди, чтобы уничтожить страх? Что для этого они делали? Как они добились бесстрашия?
Одна история, с которой я когда-то столкнулся, подсказала мне решение этого вопроса.
Много лет назад, возвращаясь с охоты, я зашёл в крестьянскую избу. Я зашёл, чтобы выпить кружку молока.
В сенях я увидел крест. Обычный берёзовый крест, который устанавливается на могилах. Видимо, кто-то умер в этой избе. И вот приготовлен крест для покойника.
Я, было, хотел уйти, считая, что я зашёл сюда не ко времени. Но вдруг открылась дверь избы, и какой-то человек, весьма немолодой, босой и в розовых портах, предложил мне войти в дом.
Выпив кружку молока, я спросил хозяина, кто именно здесь умер и где покойник.
Хозяин, усмехнувшись в бороду, сказал: — Никто не умирал. И нет покойника. Что касается креста, то это я для себя приготовил.
Вид у хозяина был далеко не предсмертный. Глаза его светились весело. Походка была твёрдая. И даже на пухлых щеках его играл румянец.
Посмеявшись, я спросил, зачем понадобилось ему такая торопливость.
Снова усмехнувшись, хозяин ответил: — Так. Был исключительный момент. Но потом миновал.