Она встала, взяла с подоконника рамку с цветной фотографией семьи, сделанной в райцентре, когда ей было лет пять, а родители еще не слишком зависели от бражного тумана, завернула ее в грязную вышитую салфетку и направилась к двери. Проходя мимо ненавистной табуретки, пнула ее ногой так, что та с грохотом отлетела в угол, вышла, закрыла хату на навесной замок и подалась через перелаз к соседке. Та начала было заунывным голосом сочувствовать, но Олька остановила ее, ткнув в руки ключ от дома, и сказала:
– Вот, делайте что хотите. Мне тут не жить. Можете взять, что нужно. Сарай не закрыт, кур заберите себе, корм должен быть, а больше никакой животины нет.
Соседка пыталась сказать, что Роксанина квартира – это временное, что теперь Ольке есть где жить, собственный дом, хоть какой, но свой, однако девушка остановила поток ее поучений коротким и решительным:
– Я туда не вернусь!
На это соседка вздохнула и произнесла:
– Кур заберу, не пропадать же им, пусть гуляют с моими вместе, не объедят. Захочешь, чтобы зарезала тебе, – скажешь. Нечего раскидываться харчами, не миллионерша, чай.
Олька кивнула, развернулась и вышла.
В столовой отбыли своим коллективом девять дней, потом сороковины и, как могли, пытались поддерживать девушку, хоть и удивлялись, что она будто не слишком и убивается. Но сердце у Ольки все-таки ныло, и ощущала она какую-то свою вину, замешанную на жалости и даже на стыде за родителей, словно не она была их дочкой, а они были ее беспутными детьми, которых плохо воспитала и недоглядела. Но на людях она чувств не проявляла – кому это нужно? Да и чужое сочувствие радости ей не добавляло, как и уверенности в завтрашнем дне. Председатель сельсовета сказал, что пока не появится новый претендент на квартиру, Олька может в ней жить, но, конечно, никакие документы на нее оформлять не будут, потому что прописана она в родительской хате. Извинился, что пока что нет свободных денег и рук (потому что страда!) помочь с ремонтом, но Олька махнула рукой и снова сказала свое:
– Я туда не вернусь.
Следующие перемены в ее жизни пришли осенью, когда возле вокзала достроили двухэтажный торгово-развлекательный комплекс – один предприниматель вложил свои деньги в строительство, а потом сдал помещения в аренду. На первом этаже открылось кафе. Его хозяин набирал штат и неожиданно пригласил Ольку к нему официанткой. Зарплату назначил ей такую же, какая была у нее в столовой, но напомнил о чаевых, которые, бывает, даже удваивают доход. Олька согласилась, потому что и деньги были нужны на жизнь, и не собиралась весь век возить тряпкой по полу и мыть посуду в столовой.