Роман Аркадьевич облегченно вздохнул.
Лена успокоилась и повернулась к бабушке:
– Тебе что-нибудь положить?
– Холодца, Леночка, если можно, маленький кусочек, – бабушка подвинула тарелку. – Умеет мама готовить, дай бог ей здоровья. А ты его раньше не любила… помню куксилась, когда подавали.
– Да я и сейчас не очень, – ответила именинница и наклонилась, выбирая порцию поменьше. – Я тебе еще горчинки положу.
– Спасибо милая. Ты бы прошла к Андрюше – совсем не ест ничего. Посмотри, сидит сам не свой. Может, надо чего?
Елена заметила это давно. Она отодвинула стул и направилась к мужу. Остановившись на секунду у Полины, она что-то шепнула ей. Подруга удивленно подняла брови.
– Андрей, ты будто не на именинах, – улыбаясь, не давая остальным повода для беспокойства, прошептала она, двигая ему тарелку с «оливье». – Быстро прими разудалый вид и развлеки соседок, – пытаясь расшевелить мужа, добавила Метелица.
Андрей усмехнулся:
– Хорошо… а ты лучше следи за батюшкой, там что-то назревает, – и кивнул в сторону мужчин.
Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, какую оплошность она совершила, покинув место. Но было уже поздно. Громкий голос отца заставил всех повернуться:
– Невозможно достижение общечеловеческих целей бесчеловечными методами. Не вышло это у диктаторов, не получится и у освободителей!
– Любопытно, у кого же выйдет?
– У литературы!
Вилка со звоном рухнула в тарелку. Момент был окончательно упущен.
– Не вмешивайся! – прошипела Полина, сжимая колено мужа.
– Если бы не одна дама – литература! И как верно выразились – женщина. Особенная женщина! А какова стать!
Отец резко поднялся с бокалом в руке. Румянец на щеках выдавал волнение.
– Госпожа литература! – повторил хозяин. – Возвышаясь, оттуда, – Борис Семенович указал пальцем вверх, – она снисходительным взглядом выбирает тех, кому суждено стать ее глашатаем! Она не слышит имен лауреатов, не читает указов, не признает тиражей. – С удивлением!.. – он сделал ударение, – взирая на горы томов объявленных нетленными, но недостойных даже ее возмущения… лишь укоризненно качает головой! Объявленных теми, кто возомнил, будто выкрал у нее такое право. Литература – это мнение! Отраженное мнение нации, семьи, зеркало культуры. Ни живопись, ни музыка не могут выразить его в полноте, данной прозе! Там – мнение одного. Это она, а не власть, определяет границы и политику. Это литература, а не издатель решает, кому жить. Эта госпожа, а не воротилы, определяет ценность полотен. И сомнения ей не знакомы! Веками успокаивает сокрушённые сердца. Если б люди знали, с каким презрением она смотрит на их обретения, какой усмешкой провожает суетливую возню у ног своих… униженные воспряли бы, забытые воскресли бы, имущие содрогнулись бы, а поэты заговорили бы вслух: