Отец, поседевший за время моего отсутствия, поглядывал на меня с довольным видом и улыбался своей особой, лукавой и доброй, улыбкой, какой не видывал я ни у кого другого. Мама почти ничего не говорила, она была слишком счастлива. Сестры наперебой угощали меня закусками и сластями, и каждая, услышав мою похвалу или встретив изучающий взгляд, заливалась краской. Мария упорно прятала от меня глаза. Но всякий раз, когда взгляды наши невольно встречались, я любовался красотой и блеском, обычно отличающими глаза женщин ее народа. Свежие алые губы, очерченные четко и изящно, лишь на мгновение приоткрывали ослепительную белизну зубов. Пышные темно-каштановые волосы были, так же как у моих сестер, заплетены в две косы, в одной косе красовалась пунцовая гвоздика. На Марии было легкое светло-голубое муслиновое платье, но всю грудь до матово белой шеи закрывала тонкая пурпурная шаль, и видны были только корсаж и юбка. Когда она отбрасывала за спину косы, соскользнувшие о плеч во время хлопот за столом, я любовался изящным изгибом ее рук и холеными, словно у королевы, пальцами.
Ужин закончился, слуги убрали скатерть; один из них начал читать «Отче наш», и хозяева подхватили молитву.
Потом мы с родителями повели задушевную беседу. Мария взяла на руки малыша, который заснул, уткнувшись в ее подол, сестры пошли вместе с ней в детскую: все они любили Марию и оспаривали ее привязанность.
Когда девушки вернулись в гостиную, отец на прощание поцеловал каждую в лоб. Мама хотела, чтобы я посмотрел приготовленную для меня комнату. Сестры и Мария уже перестали дичиться, им тоже не терпелось поглядеть, какое впечатление произведет на меня ее убранство. Комната находилась в конце галереи, идущей по фасаду дома; подоконник единственного ее окна шел вровень с письменным столом; сейчас обе рамы и решетки были распахнуты настежь и в окно заглядывали ветви цветущих розовых кустов, придавая еще более нарядный вид столу, на котором стояла прелестная ваза голубого фарфора, полная лилий, ирисов, гвоздик и лиловых колокольчиков. Белый тюлевый полог был раздвинут и подвязан к столбикам кровати широкими розовыми лентами; у изголовья заботливая материнская рука повесила изображение скорбящей богоматери, перед которой я молился еще ребенком. Несколько географических карт, удобные кресла и красивый умывальник дополняли обстановку.
– Какие чудесные цветы! – воскликнул я, увидев и те, что заглядывали из сада, и те, что стояли в вазе.
– Мария помнит, как ты любил их, – ответила мама.
Я повернулся к Марии, чтобы поблагодарить, и на этот раз глаза ее выдержали мой взгляд.