– А где же сейчас Антоний?
– Он построил себе небольшой дом на маленьком островке в Большой Бухте и назвал его Тимониум, ибо подобно Тимону сетует на людскую неблагодарность, считая, что его все предали. Он мечется там, словно сумасшедший, и ты должен отправиться туда на рассвете – таково желание царицы, – чтобы излечить его от помрачения и вернуть в ее объятия, ибо он отказывается видеть ее и пока еще не знает всех последствий своего поступка. Но сначала мне велено привести тебя к Клеопатре, которая хочет посоветоваться с тобой, и как можно скорее.
– Веди меня, – сказал я, вставая.
Мы прошли через дворцовые ворота, через Алебастровый зал, и вот я снова оказался перед дверью, ведущей в покои Клеопатры, и опять Хармиона оставила меня одного и пошла предупредить царицу о моем приходе.
Через какое-то время она вышла и поманила меня.
– Укрепи свое сердце, – прошептала она, – и будь внимателен, не выдай себя, ибо у Клеопатры глаза по-прежнему зоркие. Входи!
– Они должны быть очень зоркими, чтобы в ученом Олимпии увидеть Гармахиса! – ответил я. – Вспомни, Хармиона, если бы я тебе не открылся, и ты бы меня не узнала.
Потом я снова вошел в это памятное место и снова услышал плеск воды в фонтане, трели соловья и ласковый плеск летнего моря за окном. Склонив голову, хромая, я двинулся вперед и остановился у ложа Клеопатры, того самого золотого ложа, на котором она сидела в ту ночь, когда я стал ее жертвой. Наконец, собравшись с духом, я поднял голову. Клеопатра сидела передо мной, прекрасная, как и раньше, но как же она изменилась с той ночи в Тарсе, когда я видел ее в последний раз в объятиях Антония! Красота все так же была подобна драгоценному платью, синие, как море, глаза были по-прежнему бездонны, а лицо приковывало взгляд божественной красотой. И все-таки она изменилась, это была другая женщина. Время, которое было не в силах затронуть ее красоту, оставило на ней отпечаток огромной усталости и скорби. Страсть, пылавшая в ее неистовом сердце, оставила след на челе, а в глазах горели печальные огоньки грусти.
Я поклонился этой царственной женщине, которую когда-то любил и которая стала моей гибелью. Она не узнавала меня.
Клеопатра устало подняла на меня глаза и заговорила своим резким голосом, который я так хорошо помню:
– Наконец ты пришел, целитель. Как ты называешь себя? Олимпий? Это имя внушает надежду, ибо теперь, когда боги Египта покинули нас, нам осталось надеяться на помощь богов Олимпа. О да, я вижу, что ты ученый, ибо ученость редко сочетается с красотой. Странно, но ты напоминаешь мне кого-то, только не могу вспомнить кого. Скажи, Олимпий, мы не встречались раньше?