Михайло, щипля редкую рыжую бородку и моргая лупатыми белесыми глазами, бормотал картаво:
— Прости-те… сударыня… Крестьяне голодают до того, что… дубовую кору едят… И голод захватил всю волость… Мы и думали, что генерал походатайствует… перед казной… о помощи…
— Нет… нет… — качала головой старушка. — Он скорее повесит голодных, чем накормит…
— Я то же самое говорю… — поддакивала ей, кося темные незрячие глаза на попа, Варвара. — Генерал ведь мужиков ненавидит…
Старуха обрадовалась:
— Вот, вот! Вы меня понимаете. Пожалуйста, останьтесь у меня… А о. Михаила Стеша проведет к нему… на его половину…
— Что я наделал! — кусал себя за язык поп. — Прогневил барыню… Что я наделал!..
Когда Стеша огромными золочеными залами провела Михайлу на половину Гедеонова, попа охватил страх: а что, если его схватят да отправят в крепость? Ведь теперь за мужиков хлопотать очень опасно; не ровен час, примут за крамольника, ну и поминай как звали!
Перед Гедеоновым Михайло трепетал вечно, так как жизнь его была в руках генерала. И только когда дело доводило до шкуры, случалось, не уступал ему и шел врукопашную. Но, испугавшись угроз, сейчас же падал Гедеонову в ноги. Целовал ему сапоги, лишь бы только простил.
А Гедеонов, сладострастно подставляя попу то один, то другой сапог, гнусил:
— Лижи! Лижи! А то с волчьим билетом пойдешь гулять.
— Поднимите немного повыше сапог… — лебезил поп, ползая по полу.
И лизал подметку.
Теперь, в кабинете Гедеонова, у него затряслись, как в лихорадке, руки и ноги…
— Ну, как дела, батя?.. — скалил гнилые клыки развалившийся в бархатном халате Гедеонов. — Что там такое у вас?.. Чего ты приехал?
— Голод… помилосердствуйте! — упав на колени, лопотал поп. — Помирают прихожане… И хлысты… Я так думаю… ежели накормит их правительство… Они все перейдут в православие… хлысты-то. Ну, и мне есть нечего…
— Дохнут? — пыхнул Гедеонов сигарой.
— Помилосердствуйте… Похлопочите перед казной…
— Фю-ить!.. — свистнул Гедеонов. — Держи карман шире!.. Мне самому скоро будет мат… Новые веяния теперь, знаешь… Я — в опале… А своего у меня ничего нет, мать бы…
Нахмурился. Зажевал уныло губами, соображая.
Вдруг, видно вспомнив что-то давно известное и решенное, хлопнул себя ладонью по лбу. Захохотал скрипуче и едко. Острые бросил на попа серо-зеленые глаза, буркнул как бы шутя, хоть и видно было, что ему не до шуток:
— А моя мать… — ты разве не слыхал? собирается подписать все… швейке этой… Стешке… А меня оставить на бобах.
Поп, дрожа и дергая быстро бороденку, лопотал свое:
— Помогите… Ради Бога!.. Смерть… косит… Как-нибудь помогите… Для себя же… Для Бога…