А я испугался! Черт, да я чуть в штаны не наложил со страха, как младенец! Если хочешь, дай мне оплеуху! Наплевать, имеешь ты право или нет!..
В палату вошла медсестра, и Архангел уткнулся заплаканным лицом в ее халат. Она тихо говорила что-то успокаивающее. Майя отошла в угол палаты, чувствуя себя словно в столбняке. Ей хотелось обнять этого человека, как ребенка, но она не осмеливалась.
— …Ева не захотела делать аборт. Мы уговаривали ее ночи напролет. «Я все оплачу! Поездку в Лондон, врача — все!» Но на нее это не действовало. Да и денег у нее было больше, чем у нас, если уж на то пошло!
Она сказала: «Я никогда не стану убийцей, как мой отец! Это мой ребенок! Убирайтесь! Я справлюсь и без вас!»
В тот же вечер она сбросила свою напускную беспечность и рассказала нам о детстве, прошедшем в уютном мирке в преддверии концлагеря! Раньше мы ничего не знали о ее прошлом. Начиная с этого момента Ален почувствовал себя причастным к ее судьбе. Он вообразил, что, отказавшись от этого ребенка, он предает всех еврейских детей, погибших в концлагерях. Он отказался сбежать вместе со мной, предоставив Еву ее судьбе. И ведь у него не было даже слабого утешения в виде возможного отцовства! Но гибель того, что было еще только зародышем в чреве твоей матери, стала для него символом преступления против человечества. Как тебе объяснить? Он сказал себе: «Больше ничего подобного не случится! Я спасу этого ребенка!» Ева называла врачей преступниками, а тех, кто занимается абортами, — детоубийцами. Белый халат вызывал у нее ассоциации с отцом. Это был символ, запятнанный кровью. Ты, может быть, знаешь о том, что женское чрево было для Евы навязчивой идеей. Оно было всем — жизнью, рождением, смертью. Никто бы от нее этого не ожидал, правда?
…Все происходило очень быстро. Я уехал, потом вернулся. Мне не хватало их обоих — каждого по-своему. Обоих я так сильно любил! Тогда я еще не знал, что буду любить тебя с той же силой. Они поженились. Все остальное ты знаешь.
Ален тебя обожал — сказать ли, что даже больше, чем я? Думаю, что да. Он постоянно прикладывал руку к животу Евы, чтобы почувствовать, как ты там шевелишься. Через несколько минут после твоего появления на свет он прижал тебя к себе и заплакал от счастья. Он был гораздо более взрослым, чем я. Ты действительно была его дочерью, он — твоим отцом. У тебя было счастливое детство — с отцом, который стал преподавателем, и матерью-художницей. Наверняка ты хорошо помнишь Монпарнас и рю Мушотт…
Я преподавателем так и не стал. Меня устраивали разные подработки, которые позволяли мне путешествовать, о чем я всегда мечтал. Тогда я еще не знал, что социология в конце концов занесет меня в рекламу! Я разъезжал повсюду, изучая жизнь, людей, их интересы. Потом, летом шестьдесят седьмого, последовала та самая поездка в Сан-Франциско, которая изменила всю нашу жизнь. Да, я тоже был в Хай Ашбери. Ведь оттуда название вашего дома — Ашбери Фарм… Ты об этом знала?