— Хочешь, Майя, принесу тебе целый ящик?
— Нет, спасибо, я через неделю уезжаю. Как-нибудь потом, ладно? Как дела у Милу?
— Отлично. Ты знаешь, что у него родился внук прошлой зимой?
— Да, Морис мне говорил. Это же надо — уже дед! Я как раз недавно думала о том, что лет через пять и я стану бабкой!
— Пять лет! У тебя еще куча времени! — сказала Киска, смеясь.
— Да нет, я не против… Мне даже хотелось бы…
Майя замолчала. Она словно спряталась за завесой болтовни и смешков приятелей. Киска еще молода, у нее маленькие дети, ей не понять… Но сама Майя, в свои сорок четыре года перевернув очередную страницу жизни, чувствовала умиротворение при мысли о том, чтобы стать бабушкой.
— Зайдешь ко мне попробовать баранью ножку? — спросила Киска.
— С удовольствием.
Дом Киски и Мишеля был расположен позади мэрии. Это был городской дом с маленькими опрятными комнатками. Майя принесла детям конфеты, они тут же бросились к ней и начали горячо обнимать. Им было по шесть и восемь лет.
На просторной террасе второго этажа она принялась накрывать на стол, пока ее подруга хозяйничала в кухне. Оттуда доносилось веселое позвякиванье кастрюль.
Когда Майя вернулась домой, из Нью-Йорка позвонила ее дочь Мари.
— Папа накупил мне классных шмоток в «Сохо»! И Ребекке тоже!
Слушая, как дочь с восторгом расписывает покупки, Майя порадовалась, что поездка доставляет ей удовольствие.
— Я вижу, ты довольна, дорогая. Ну что ж, замечательно!
— А в Вашингтоне он меня водил в музей Холокоста. Так страшно… Всю следующую ночь мне снились кошмары. Скажи дедушке, что я думала о нем…
Майя никогда не говорила с дочерьми о Холокосте. Смешанное еврейско-немецкое происхождение заставляло ее чувствовать себя одновременно жертвой и виновницей.
Потом Мари передала трубку Пьеру. Он спросил, какие новости от Ребекки и как Майя себя чувствует.
— Что ты собираешься делать одна в этом огромном доме целый месяц?
— Отдыхать, приводить в порядок вещи… И потом, здесь, в Сариетт, я никогда не бываю одна.
Перед сном Майя подумала о старшей дочери. Ребекка очень рано почувствовала себя еврейкой — ее поездка в Израиль вместе с Бенджамином была еще одним тому доказательством. Однако Пьер был католиком. Именно он дал младшей дочери имя Мари — в честь своей матери. Впрочем, о религиозном воспитании дочерей он никогда не заботился, утверждая: «Я атеист».
— Но, Пьер, речь ведь идет не столько о вере, сколько об их происхождении.
— Об этом им лучше узнать у твоего деда. По крайней мере, им будет за что зацепиться. А у меня нет родителей.
Несколько лет спустя Ребекка отпраздновала свой бармицвах в синагоге на улице Коперника.