…Если бы девушка задержалась подольше или вообще осталась, Роман уже не удивился бы – да и Родимцев не старался скрывать своих отношений с отрядной радисткой. Наоборот, Дробот чувствовал себя кем-то вроде верного мужа, последним узнавшего о том, что рогат. Хотя у него не было и не могло быть оснований на то, чтобы ревновать Полину к командиру: он и в отряде-то без году неделя, и с радисткой знаком очень коротко, и общего у них всего-то – город, где оба родились. И поговорить-то толком не успели. Тем не менее Роман сам удивился своему отношению к фактически легальному сожительству Родимцева со своей подчиненной.
Пора бы привыкнуть: на фронте подобное происходило сплошь и рядом, никого не удивляли походно-полевые жены, которыми обзаводились офицеры из числа медсестер, связисток, радисток и других женщин, оказавшихся на переднем крае войны. Дробот даже нашел такой практике философское объяснение: женщинам нужна защита не всей армии, не сотен бойцов и командиров, а одного, пусть неверного, пусть у него семья в тылу – зато он здесь, он надежный, за него можно держаться, на него можно опереться. У них в батальоне, например, даже заключались быстрые фронтовые браки, хотя новобрачные по-прежнему обитали в разных помещениях, война никому не предоставляла отдельных углов, хотя бы отгороженных цветастыми занавесками.
Понимал Роман и Полю, особенно после ее рассказа. Собственно, чем дольше он думал, тем яснее уверялся: девушка специально поведала ту печальную историю. Командир сперва заступился, спасая от вполне объяснимой нравами военного времени мужской агрессии, после же воспользовался правом сильнейшего, правом победителя. Дробота как раз и смущало это сочетание слов: право сильного. Оно вполне применимо по отношению к врагу. Роман, имея определенный опыт, скрепя сердце допускал, что это право можно применять и к своим, которые нарушили законы военного времени. Хотя и отдавал себе отчет: так можно объяснить и оправдать методы того же старлея Дерябина до того момента, пока тот на его глазах не предал Родину. Только вот когда дело касалось столь деликатной сферы, как отношения между мужчиной и женщиной, пресловутое «право сильного» должно иметь другой смысл.
Сильный не принуждает. Сильный оставляет слабому право выбора. Может, Родимцев и не принуждал, вот только у Поли Белозуб выбора особо-то и не было.
Впрочем, стоило Роману поймать себя на подобных мыслях, он понимал – слишком глубоко погружается в них, слишком сильно его занимает подобное. А ведь всего-то немногим больше двух недель назад его голову занимали другие, более подходящие моменту думы – как прожить день в лагере от рассвета до заката. Потому, признав, что ни фронт, ни тем более кошмар плена так и не выдавили из него до конца того, что Дерябин часто называл интеллигентской гнильцой, Роман решил по возможности не морочить себе голову бессмысленным анализом природы чужих отношений. И сосредоточился как на новой, партизанской службе, так и на своей роли в предстоящей операции.