– А что случилось? – спросил я.
– Да тут всё бродит кругом дома какая-то черномазая собака. Я заметил его в кустах и предложил ему проваливать подобру-поздорову, откровенно высказав своё мнение обо всей их братии. Уж не насчёт ли куриц он метит? Или думает запалить дом и потом перерезать всех нас в кроватях? Знаете что, мистер Лоренс? Я сейчас схожу в деревню и наведу о нём кое-какие справки.
И он ушёл, продолжая ворчать в усы.
Проходя по длинной аллее, я много думал о словах старика. Индус, очевидно, всё ещё бродит в этих местах. А я совсем и думать о нём забыл, пока строил свои планы. А что, если его соотечественница вздумает сделать его своим соучастником? Тогда я окажусь перед тремя противниками и, чего доброго, не сумею выйти победителем.
Впрочем, это предположение было маловероятно ввиду тех мер, которые она принимала, чтобы Копперторн ничего не знал про прибытие индуса.
На минуту у меня возникла идея – взять в поверенные Джулиуса; но потом я рассудил, что человек его лет будет скорее помехой, чем помощью.
Около семи часов вечера, подымаясь к себе, я столкнулся на лестнице с Копперторном; он спросил, не знаю ли я, где мисс Воррендер.
Я ответил, что не видал её.
– Странно, что её никто не видал после обеда. Дети тоже ничего не знают, а мне нужно кое-что сказать ей по секрету.
Он говорил безо всякого волнения. Меня исчезновение мисс Воррендер отнюдь не удивило. Она, наверное, сидела в лесу, обдумывая страшное преступление, которое решила привести в исполнение.
Я вошёл в свою комнату и взял книгу, но от волнения совершенно не мог читать. Мой план кампании был уже выработан: я решил отправиться на место их свидания, оттуда последовать за ними и вмешаться в самый последний момент. Для этого я обзавёлся толстой суковатой палкой, которая обеспечит мне полное господство над моими противниками. Я, кроме того, успел убедиться в том, что у Копперторна не водится огнестрельного оружия. Во всей моей жизни не запомню я ни одного дня, когда время для меня тянулось бы так долго, как в тот памятный вечер, проведённый мною в верхнем этаже Данкельтуэйта-Ингльтона. Часы в столовой глухо пробили восемь часов, потом девять, потом – после долгого, нескончаемо долгого промежутка – десять. Тут я вскочил с кресла и принялся шагать взад и вперёд по комнате; мне казалось, что время совсем остановилось; я ждал назначенного часа со страхом и нетерпением, как это всегда бывает с человеком, когда он стоит лицом к лицу с серьёзным испытанием.
Наконец в тиши ночи раздался серебристый удар – первый из долгожданных одиннадцати ударов.