Об остальных сотрудницах горфинотдела мне ничего не известно.
Из коллег по горисполкому особенно много шитиков наполучали те, кто двадцать шестого и двадцать седьмого апреля обходили дома и уговаривали жильцов не высовываться из квартир и, тем более, не пускать детей в песочницы (о взаимной «приязни» песка и шитиков я уже говорил).
Хождения по дворам совершались втайне от горкома партии, с завидным упорством блокировавшего выход информации. Ну, чтобы не провоцировать панику. Я не склонен комментировать тактику замалчивания ценой здоровья и жизни людей. Ведь не известно, чем бы всё закончилось, если бы припятчане сразу же доведались о страшной угрозе. Её масштабы не могли оценить даже специалисты. А ну дай людям знать, что вокруг них – смерть! И что дальше? Массовое бегство с таким же массовым разносом по стране радионуклидов да несколькими сотнями инфарктов? Так что здесь не всё однозначно. Однако я бы снял шляпу перед теми, кто, рискуя получить нагоняй от партийного начальства, делал всё возможное для безопасности населения.
В «довоенное» время круг моих друзей-приятелей, а также приятельниц, в основном состоял из холостых и одиноких. Многие из них не воспринимали узы Гименея как нечто обязательное. Может, мы потому и дружили. Ещё бы! Такое объединяющее начало! Конечно, ничего человеческого мы не чурались, однако «дальний прицел» мало кого интересовал. Почему? – На это у каждого свои тараканы. У меня идиосинкразия к маршу Мендельсона развилась после глупого студенческого брака. О нём я никогда не вспоминаю и сейчас рефлексировать не собираюсь.
За внешней бравадой и наслаждением свободой (не понятно только, от чего) скрывалось неуёмное желание быть кому-то нужным, жить не только для себя, дать продолжение фамилии. Мысли о свободе чаще вытеснялись битловским «О, сколько в мире одиноких…» (Ah, look at all the lonely people…). [17] И встреча с Таней, совпавшая с днём гибели мифа о мирном атоме, окончательно развеяла страх перед алтарём. Через месяц мы подали заявление, а ещё через два в скромной оболонской квартире «пела и плясала» скромная городская свадьба.
Чуть позднее с удивлением узнал, что примерно в то же время почти все из нашего «клуба одиноких сердец» галопом рванули под венец! Что это? Результат осознания бренности бытия? Пересмотр жизненных ценностей? И, как следствие, победа инстинкта продолжения рода над гусарством? Значит, спасибо Чернобылю??
...
Когда я, устраиваясь в горфинотдел, становился на воинский учёт, заведующая военно-учётным столом Ира Ткачёва, помимо прочего, спросила: «Женат?» Я в ответ: «Холостяк». И после паузы слегка вызывающе: «Закоренелый». Как мне тогда показалось, прозвучало эффектно. Вскинув брови и пробежав по мне оценивающим взглядом, Ирина с улыбкой предостерегла: «Не зарекайся». Я улыбнулся в ответ и, заметив обручальное кольцо на её правой руке, промолчал. Много позднее Ира мне припомнила: «А говорил – закоренелый холостяк». На что я: «Ну да, а ты говорила – не зарекайся». Жаль, не могу разделить с Ирой воспоминания об этом кратком эпизоде. Не стало её через несколько лет после аварии. Онко. А ведь мы с ней почти одногодки…