Одна из квартирных хозяек, чьи «мебеля» мы оценили несколько выше, чем она сама же указала в описи, подарила мне портрет Владимира Высоцкого и машинописный сборник его песен. На выезде радиационный контроль, на котором я, впрочем, не настаивал, аномалий на «Высоцком» не обнаружил. Похоже, в тот день радиация проявила ко мне исключительную милость.
Пил столько, сколько наливали. И не хмелел, пребывая в шоке от увиденного за день. Да и было от чего! Немым укором жилые здания смотрели на нас сотнями тёмных оконных глазниц, которым никогда не суждено излучать свет и тепло домашнего уюта. Чуть ли не в каждой третьей квартире входная дверь взломана. Да как взломана! Грубо, надругательски! Наверняка, топором или «кошкой». Вещи разбросаны, на месте люстр – оборванные провода и торчащие из потолков крюки. Вывернутые ящики сервантов не оставляли сомнений относительно цели грабителей.
Ходили слухи, будто припятских мародёров расстреливали на месте. Но я не могу ни подтвердить это, ни опровергнуть.
В одной из квартир обращал на себя внимание детский уголок, явно девичий, судя по мишкам и куклам. Казалось, мама только-только позвала дочку, чтобы угостить конфеткой (а вот и фантик, на полу в прихожей), и дитя вот-вот прибежит обратно, продолжить прерванную игру. Особенно «живой» выглядела кукла «Наташа», точная копия подаренной моей сестре на первый детский юбилей. Эта лялечка ни в какую не хотела верить в произошедшее, а её взгляд излучал беспечность и детскую смешливость, от чего становилось особенно жутко…
В другой квартире я заметил на пианино стопку нотной литературы – этюды Черни, «Лунная соната», «Турецкий марш» – типичный репертуар учащегося музыкальной школы. Сопровождавшие группу молодые сержанты милиции надумали забацать «Собачий вальс» в четыре руки… (расстроенный инструмент едва успел выдать «па-ба-бам – пам-пам»)… но их музицирование прервал умоляюще-отчаянный окрик хозяйки квартиры:
– Не трогайте, прошу вас! Закройте пианино! Пусть всё останется, как есть.
Сержанты уважили просьбу, с трудом скрывая смущение, будто влезли в чужую тайну, а теперь не знают, как её забыть.
А хмель меня пробил уже на подъезде к дому, в форме нервного расстройства от пережитого, на грани истерики. Так далось мне очередное посещение мёртвого города. Любимая утешала меня, как могла, давала успокоительные. Как ни странно, тот вечер я помню очень подробно. Придя в норму, я за чашкой чая поведал Тане об увиденном. А вот «спасибо за понимание» сказал только утром. Но ведь не забыл…
Проживавшим в общежитиях холостякам и одиноким поначалу выплачивали по 4000 рублей. Равно как и тем «бобылям», что занимали отдельные квартиры. Через месяц-два кому-то «наверху» такая щедрость показалась неуместной. Да и вправду: разве можно имущество даже однокомнатной квартиры (стенка, ковёр, телевизор, холодильник и прочее) сравнить с чемоданом барахла, запихнутого под так называемое «койко-место»? И решило начальство, что общаговцам разумнее выплачивать лишь за фактически утраченное имущество. Для этого претендентам на компенсацию надлежало составить списки утраченных штанов, лифчиков, маек и прочего с указанием цен. С тех же, кто успел получить четыре «куска» по старым правилам, возврата денег не требовали – ведь закон обратной силы не имеет.