— Я слишком хорошо знаю вас, чтобы полностью раскрываться, тем более что откровенен только с незнакомцами, да и то лишь когда это связано с опасностью.
— Значит, незнакомцам вы доверяете, а мне нет?
— Я вообще никому не доверяю.
— И мне тоже?
— Доверяю тому, что в вас есть, но солгал бы, сказав, что верю вам такой, какая вы сделаетесь в будущем.
Она нервно передернула плечами.
— Вам всегда кажется, если я молчу, значит, дуюсь. А мне так хорошо, когда можно не отвечать… Я хочу, чтобы меня понимали и без объяснений… Но, в конце концов, неужели все, более или менее… А когда вы идете вместе с матерью, разве она иногда не молчит?
— Пожалуйста, не впутывайте сюда мою мать. У меня с нею никогда не случалось и тени каких-либо неприятностей. Нам всегда было хорошо друг с другом.
— Так, значит, вы не дулись сегодня утром? И при этом не произнесли и двадцати слов за три часа.
— Конечно, нет. Я думала о будущем… И мне было так хорошо рядом с вами…
— И все-таки любой, взглянув на ваше лицо, сказал бы, что эта женщина чем-то недовольна. Значит, когда вам хорошо, у вас недовольный вид, это уже мило! Но я-то предпочел бы что-нибудь другое, чем целый день ломать себе голову: «С какой ноги она сегодня встала? Что это с ней? Может быть, я сделал что-то не так? Но что именно? Или же ей просто очень хорошо?» Быть на поводке у настроения женщины! Предположим, я неправильно понял вас. Предположим, я нетерпелив, вспыльчив, невыносим. Но ведь это факт, что с десятками мужчин и женщин после недели совместной жизни у меня никогда не было никаких неприятностей… Понятно, если бы лет через пять после свадьбы! Поверьте мне, такое состояние, когда при взаимной любви люди делают друг другу больно, это ненормально. Ведь я люблю вас и в то же время чувствую, что способен причинить вам страдания, хотя, к несчастью, у меня и нет достаточной смелости, чтобы переступить эту черту.
— И что, если к несчастью? Смелее, не сдерживайте себя!
Она нервно ходила вдоль и поперек комнаты, усыпанной пятнами солнца, похожая на дикого зверя в солнечных прогалинах джунглей. В ней вообще было что-то дикое, в этой девушке, которая обычно жила с притушенными огнями. Лицо стало напряженным, кровь прилила к глазам и скулам, где выступили красные пятна. На лице белел только нос, присыпанный пудрой. Косталь понял, насколько она стала уже женщиной, насколько именно он всем своим поведением сделал ее женщиной. С первого же дня здесь, даже при всей ее нежности к его ласкам, он заметил, что у нее уже нет того голоса школьницы, доносящегося как бы с другой планеты, ее лунного голоса прежних дней. Лицо и взгляд словно заострились. И та энергия, с которой она вонзала шпильки в волосы и расчесывала свои густые косы, была плотно заряжена угрозами для свободомыслия. Маленький артишок стал женщиной. Мерзкая история. Боязливый человек, которому нужно плыть по морю, в семь утра видит его спокойным, а к десяти, когда ему нужно садиться на корабль, оно уже штормит, И это ее жесткое женское лицо. Косталь испугался. Испугался того, во что она начала превращаться и что она сможет сделать с ним, если он в припадке безумия запрется вместе с ней в одной клетке. Внутри него всегда спало что-то кровожадное, ожидающее лишь повода, чтобы проснуться, и теперь таким поводом стал его страх (механизм всегда одинаков и у человека, и у диких зверей — страх порождает кровожадность, нужную для уничтожения возникшей угрозы). Вышагивавшая вдоль и поперек комнаты Соланж была похожа на пантеру в клетке. Он же, скорчившийся и наклонившийся вперед, с узкими глазами, искаженным ртом, весь заряженный злобой и страхом, с первого же взгляда напоминал гиену.