Она продолжала:
— Если, по-вашему, опыт доказал, что вы не сможете жить со мной, значит, нужно прекратить его. Я не принуждала вас к своему обществу. Вы сами позвали меня…
— Я уже давно жду этих слов. Да, я позвал вас. Но почему именно вас? Потому, что я видел вас несчастной. Лично мне вы были не нужны, более того, даже мешали. Я позвал вас из жалости. Это все тот же демон жалости, который портит мне жизнь…
Мадемуазель Дандилло упала на стул и зарыдала. Косталь откинулся назад, как боксер, нокаутировавший своего партнера. «Что ж, наконец-то! Значит, она умеет плакать[24].»
— И всегда одно и то же. Я борюсь с жалостью, а потом уступаю. Но ведь жалость обоюдоострое оружие. Оно обращается не только против меня, но и против того, на кого направлено. Жалость всегда бьет мимо цели, автоматически. И тогда я страдаю и озлобляюсь, а мое страдание всегда активно и переходит в агрессивность. Большинство моих злых дел были следствием жалости. И с мужчинами, и с женщинами. Та женщина, которую вы видели в моей пор-рояльской студии[25]… И многие другие… Все это из-за жалости. Жалость нарушает порядок, жестокость восстанавливает его. Да и вообще, почему я говорю только о жалости, это все значительно глубже, и в самой основе все-таки лежит добро. Благо в том, чтобы жить для себя, не заботясь о других. Увы, это ужасное искушение добром! Сколько бы я ни старался, но как часто не выдерживал! А это уже порок. Добрые дела просто валят меня с ног. Подобно взвившейся вверх ракете, которая, достигнув своего апогея, низвергается и исчезает в небытие. Иногда она падает на толпу и калечит людей. Но ничего этого не было бы без ее великолепного взлета. Мне приходит на ум и обезумевший кот с вылезающими глазами, который одним прыжком вскакивает на самую вершину дерева. Но ему уже не сойти, и приходится лезть за ним наверх. Так и я, совершив доброе дело или хотя бы то, что принято называть «долгом», взобравшись одним прыжком на дерево, попадаю в ловушку. И это очень грустно… Как после плотского наслаждения. Но если речь идет о теле, здесь чистая физиология, и все быстро проходит, да и вообще такое редко случается, во всяком случае у меня. Наоборот, чувствуешь себя на вершине блаженства В конце концов, какое это имеет значение, только болваны могут использовать аргументы такого сорта против сладострастия. Но после доброго дела у меня всегда долгая хандра, и на то свои причины, во всяком случае я так думаю. Может быть, потому, что понимаю бесполезность всего этого: с виду как будто благо, а в сущности никакого толка. И опять я в дураках. Другой на моем месте радовался бы своей чистой совести после совершенного добра, но у меня только угрызения и ощущение собственной непохожести на всех… Почему мне приятна эта непохожесть только когда она заключается не в превосходстве над ними?