…Я ее боялась. Я ей верила. Я знала, что я такая, как она сказала. Ей виднее. При виде Амалии я вытягивалась во фрунт, упиралась глазами в пол и судорожно искала, где прокололась, и прикидывала, откуда она могла узнать об этом. Стянула отбивную для Ральфа? Спрятала мулине во избежание урока рукоделия? Вылила в унитаз перловый суп? Утаила порочащую записку от воспитательницы детского сада? И если не признавалась сразу и во всем, то лишь в силу ступора и временной потери дара речи.
Иногда мне кажется, она любила меня. По-своему. Не могла не любить… Почему-то я была в этом уверена!
И снова она сидела, а я стояла. Подлый еретик перед великим инквизитором, в осознании собственных подлости и ничтожества, в полном разумении, что нет спасения…
«Не хочу! Не хочу! Не хочу!»
Я проснулась от собственного крика. Рывком села, отбросив одеяло. Закрыла лицо ладонями. Слава богу, я уже взрослая! Нет больше малолетней грешницы, а есть самостоятельная, успешная, красивая и самоуверенная женщина!
Увы, это не обо мне… Я – как каторжник с пушечным ядром на ноге. Почему я никогда не жаловалась? Вот что убивает меня сейчас. Почему я не протестовала? Ответ неутешителен: я не знала, что можно протестовать! Я не подчинялась или, вернее, не всегда подчинялась, но протестовать не смела! Неподчинение – это всего-навсего немного притворства: не слышала, как призывают к обеду; не люблю овсянку – туда ее, в черную дыру унитаза, – а что, разве нельзя? Бедненький Ральф был голодный, и вот… недоеденная отбивная!
А протест – это преступление. Это бунт! За непослушание – выучить наизусть нудную английскую сказку про хитрого лиса, прочитать двадцать страниц из нудной «Всемирной истории» про заговор Катилины, вышить гладью салфеточку – нудные фиалочки… вышивать и пороть, пока она не кивнет: ладно, мол, сойдет. Живи пока.
А за протест – страшно даже подумать!
Я ей верила, я знала, что я плохая, я привыкла к мысли, что я плохая. Взрослые в моих глазах были небожителями, которые всегда правы…
А кроме того, неприличная радость родителей по поводу присутствия в семье великого педагога-воспитателя девочек из хорошей семьи, взвалившего на себя тяготы по организации малолетнего олигофрена, тоже убеждала… «Свобода» – сладкое слово! Друзья, театр, поездки. Подозреваю уже сейчас – чувство вины, заглушаемое восторженным визгом и подарками. Перед ней, Амалией, за испытания и тяготы. Вместо того чтобы в библиотеку, или с друзьями, или на отжившие фильмы тех времен, когда еще умели делать кино… За что? За какие грехи? Не было грехов, одна стерильность, правильность, еще немного – и крылья. Принесение себя в жертву.