– Можно взглянуть на монеты?
Я принесла большую картонную коробку, обклеенную ракушками, привет из солнечной Одессы. Половина ракушек давно отвалилась.
Он сказал:
– С вашего позволения, – и поднял крышку. После чего замер, внимательно рассматривая десятки пуговиц вперемешку со стеклянными шариками, бусинами, кусочками янтаря, старыми батарейками; тут же был крошечный компас с дрожащей стрелкой, в костяной оправе, который буквально завораживал меня в детстве; два серебряных рубля царской чеканки; одна большая серебряная монета… кажется, испанская; несколько советских пятаков и всякая мелочь – обрывки цепочек, брелки, несколько старых ключей. В каждом доме есть подобная коробка, в которую на всякий случай пихают то, что жалко выбросить.
– А что это? – спросил он, указывая на медальон в виде сердца на тонкой цепочке.
– Это… медальон, подарок Амалии Биллер, моей гувернантки.
– Амалии Биллер? Родственницы?
– Тетки настоящего Николая Биллера. Ее уже давно нет. Она ушла от нас, когда мне было десять лет.
– Вы с ней потом часто виделись?
– Ни разу.
– Как он к вам попал?
– Мне его передала Лелечка… тетя Леля после ее смерти, они, кажется, дружили. Вы думаете, что этот медальон… что?
– Анна, я задаю вопросы наугад, пытаясь нащупать хоть что-то, не удивляйтесь. Ведь зачем-то они приходили, эти двое. А где бабушкина брошка? Можно взглянуть?
Я достала из золотого кофейника пакетик с брошкой, протянула ему.
Он положил брошку перед собой и стал изучать. Она представляла собой цветок вроде каллы – свернутый кулечком кусочек белого золота, из которого выглядывала лилия с гранатовыми лепестками, а в серединке ее на не то пестике, не то тычинке сидел капелькой росы крошечный бриллиантик. Очень милая вещичка, явно авторская работа, но… убивать из-за нее?
– Вы позволите? – Он достал мобильный телефон и стал раскладывать на столе, как пасьянс, монеты, брошку, медальон, компас. – Я не специалист, мне нужно подумать.
– Конечно, пожалуйста, – поспешила я, озадаченная.
Он сфотографировал отложенные предметы, каждый в отдельности, а затем также и картины.
– Кофе? – спросила я запоздало.
Он скользнул по мне оценивающим взглядом, и я поняла, что передо мной человек, ведущий здоровый образ жизни, и кофе он не признает. Как оказалось впоследствии, я ошибалась. Савелий объяснил мне, что Федор Алексеев пьет кофе, но варит его сам, не доверяя… особенно женщинам, которые варить кофе в принципе не способны. Вот такой, оказывается, «кофейный» мужской шовинизм…
– Если можно, чай.
– Травяной?
– Любой. Покрепче.
Выпив две чашки, он захотел взглянуть на кабинет. Я открыла дверь и осталась на пороге.