«Вот говорят: скучные, скучные нации, немцы там или какие-нибудь шведы, которые – ни водки выпить, ни побуянить вне расписания, – сетовал фольклорист Савелий, жестикулируя рюмкой. – Ну, насчет водки, так те же шведы тоже жрут дай бог, а по мне – лучше уж расписание и скука, чем дебиловатый, смурной кураж. Я понимаю, у русских нет своей модели счастья, никто не удосужился придумать и вбить в башку. Как сравняли с землей Советы, так и счастья не стало. Каждый выдумывает в одиночку – а что способен выдумать средний человек? То-то и оно, что ничего путного, да еще к тому же и вразнобой. Даже и не сравнить с грамотным идеологом и вообще со спе-ци-а-лис-том! – он многозначительно покивал, и Николай покивал тоже. – Вот и получается, эти свиньи – что немцы, что шведы – они-то имеют программку под рукой: раз и сверился, и всегда знаешь, к чему стремиться. Им с малолетства промывают мозги, и среднему человечишке это только на пользу. А здесь… Каждый в свою дуду – и выходит какофония, и режет ухо!»
Они хмуро разлили и выпили, не чокаясь. На столе, в такт колесам, искусственные цветы покачивали белыми лепестками. Их наивные пластиковые пестики подрагивали на ходу в надежде оплодотворить хоть что-то, будучи при этом совершенно бессильны. Подошла официантка, собрала тарелки и поставила на стол еще одну корзинку с хлебом, покосившись на полупустой графинчик.
«Огурцов нам сообразите, – попросил ее сосед и продолжал, обращаясь к Николаю: – Я знаю, знаю, что не во всем прав. Есть плюс, и он все в том же: модели у русских разные, а разнообразие – это большое дело. Но как посмотришь на этот плюс, приглядишься внимательнее, так и хочется просто плюнуть: в этом разнообразии до обидного мало разниц. Почти их и не видно, тупость одна, тупость и серость. Никто не выпрыгивает из шкуры и планку не задирает выше носа. Чем их всколыхнуть, как расшевелить? Я Вам не скажу, и другие не скажут. Что сделать, как открыть шлюзы? Я знаю, наркота открывает шлюзы, но не обкуривать же всех наркотой. Водка открывает шлюзы, но от водки они дохнут, как мухи, и работать не могут, и запойные все как один… Любовь открывает шлюзы – да, она сильнейший галлюценоген, она просветляет мысли и из шкуры выталкивает прочь. Но любовь – это ж не каждому дано, не дано почти никому. Еще по капелюшечке?»
Крамской выпил «капелюшечку» и почувствовал себя пьяным. «У меня есть модель счастья, – признался он заплетающимся языком, – но счастьем там и не пахнет. Мне не дано любить – я знаю, что не способен, но и не нужно, я против галлюцинаций. Мне доводилось видеть тех, кому дано – у них, как правило, жалкая судьба».