Через дверь было видно ванную. Я полусидел на обитом клеенкой диване, довольно высоком, в длинной и узкой комнате с белыми лакированными стульями и ширмой в углу.
Из-за нее выступал край небольшого письменного стола. У изголовья дивана стоял стеклянный передвижной столик с лекарствами и шприцем, на вешалке белели полотняные халаты и передники, рядом с ними в маленьком шкафчике поблескивали хирургические инструменты. "Кабинет врача", подумал я.
И сразу же перед глазами у меня встала сцена у Эрмса. Ага! Значит, они не поместили меня в заключение, а только лечат?
Может, из этого что-нибудь да выйдет?
Постепенно я начал размышлять. В голову лезла всякая чушь. Я был озадачен, например, тем, что на столике видел лишь десять склянок, в то время как их должно было быть девятнадцать, хотя сам же понимал, что это бессмыслица.
Кто-то посмотрел на меня поверх ширмы, мелькнула верхняя часть головы, блеснул свет, отраженный в стеклах очков.
Я узнал доктора, делавшего мне укол.
- Как вы себя чувствуете? - спросил он, появляясь в проходе между стеной и письменным столом.
- Вполне.
Он был в белом халате, невысокий, пухлый, живой, с румянцем на щеках. У него были черные, умные, блестящие глаза, роговые очки, ямочка на подбородке и нос как оттопыренная пуговица. В вырезе белого халата я увидел красный, в зеленый горошек галстук, а заглянув глубже, когда он приблизился, заметил краешек форменной одежды.
Мундир! Меня пробрало холодом. Он, ничего не замечая, придвинул к дивану маленький табурет, сел, нашел пульс на моей руке, какое-то время считал его, потом посмотрел мне в глаза.
- Я здоров, - сказал я.
Он взялся за розовую трубку стетоскопа, выглядывавшего из верхнего кармана его халата.
- Теперь уже да, - ответил он. Голос у него был плавный, певучий. Вы, вероятно, помните все?
- Да.
- Отлично! Это внушает надежды, что все будет в порядке. Вы переживаете сейчас сложный и, несомненно, трудный период - новая среда, адаптация, специфические условия работы, не так ли? Многое вас шокирует, кроме того, печать секретности, а психика наша строптива, едва лишь соприкоснется с чем-то, обнесенным запретом, сразу же так и хочется это нарушить, все изменить, даже уничтожить - реакция самая что ни на есть естественная, хотя по уставу недопустимая. Ну, что ж, мы вам поможем.
- В самом деле? - спросил я.
Носки и рубашка были на мне, туфель нигде видно не было, пиджак висел на стене. Мне было неловко сидеть в одних носках, свесив ноги с дивана.
- О, вы ведь человек интеллигентный, разумный, - сказал он, улыбнувшись, делая тем самым более заметной ямочку на левой щеке. - А что влечет за собой разум? Скептицизм ведь тоже всего лишь естественный рефлекс. Что ж, мы не всемогущи, и я могу лишь только - если вы того желаете, разумеется, - побеседовать с вами с глазу на глаз, свободно, без ограничений, о чем вам будет угодно. А может, вы хотите сначала вымыться, искупаться?