Раздвигая прозрачную, как стекло, теплую, как парное молоко, воду, они плечом к плечу направились к берегу.
– В чешуе, как жар, горя, целых три богатыря, – перефразировав Пушкина, сказал Сумароков.
Никто даже не улыбнулся, но он не обиделся: ему самому было не до смеха.
* * *
Ближайший соратник и личный друг покойного команданте Чавеса генерал Алонзо Моралес просматривал последние донесения из Сьюдад-Боливара, когда в кабинет, тихонько постучав в дверь, заглянул адъютант и доложил, что в приемной дожидается Эстебан Торрес, уверяющий, что явился по крайне важному, не терпящему отлагательств делу.
– Пусть войдет, – отложив бумаги, ровным голосом произнес генерал.
Спрашивать, какой осел впустил старого дурака в президентский дворец и позволил добраться до его приемной, сеньор Алонзо не стал. Торрес был из старой революционной гвардии – бесстрашный, не раз доказавший свою преданность делу боливарианской революции боец, прошедший с команданте огонь и воду и до последнего дня пользовавшийся его горячей и искренней дружбой. В президентском дворце, как и во всей стране, об этой дружбе знали все. При жизни президента Торрес мог без стука входить здесь в любую дверь – мог, но, как правило, не входил, потому что, несмотря на отсутствие образования, был не глуп и знал свое место. Именно эта скромность в сочетании с высокой популярностью и авторитетом делала Торреса похожим на человека-невидимку. Не имея другого приказа, охрана всюду его пропускала, а генерал Моралес все время забывал отдать этот приказ, потому что не помнил о самом Торресе так же, как люди не вспоминают о вбитом в стену гвозде до тех пор, пока не соберутся повесить на него шляпу.
Торрес вошел и остановился у дверей, теребя снятую широкополую шляпу с выгоревшими на солнце полями и пропотевшей тульей. Он был уже немолод, гораздо старше и генерала Моралеса, и покойного президента, но, в отличие от них обоих, даже не пытался выглядеть моложе своих лет. Шапка густых, издалека похожих на парик волос давно побелела, смуглое лицо покрыла густая сетка глубоких морщин, пожелтевшие от табака усы подковой окружали заросший седой щетиной подбородок. Эстебан Торрес начинал личным адъютантом самого команданте, но после победы революции карьеры так и не сделал – ни политической, ни административной, ни военной. Крестьянин из отдаленной южной провинции, он не имел ни желания учиться, ни способностей к этому трудному делу, ни честолюбия. От должности начальника личной охраны президента он отказался сам, предпочтя ей скромную роль слуги и телохранителя. С возрастом, когда его орлиное зрение притупилось, а реакция ухудшилась, он спокойно пересел за руль президентского автомобиля, а позже и вовсе ушел в тень, удовольствовавшись ролью садовника. Но команданте о нем не забывал, в память о былых днях и ради поддержания имиджа сохраняя видимость дружбы – странной, с какой стороны ни глянь, дружбы между президентом страны, по площади почти вдвое превосходящей бывшую метрополию, и повелителем граблей, мотыг, поливочных шлангов и садовых ножниц.