Было уже время ужина, и все направились в столовую. И хотя командир полка Исаев не собирал всех в конце дня в столовой, как это обычно делал первый командир полка Иванов, сегодня они сами, по зову сердца, собрались вместе и подняли наркомовские сто грамм за возвращение боевых товарищей, за Сашину вторую Золотую Звезду Героя, за победу. Когда всеобщее возбуждение несколько спало, Саша подсел к Голубеву и сидевшему с краю Березкину.
– Расскажи, как все было, – попросил майор Голубева.
– Угловым зрением заметил – «мессер» у вас в хвосте. Он метрах в двухстах, я – ниже. Вижу его черный живот, кресты на крыльях. Сейчас, думаю, собьет! Ударил по газам. Решил таранить, но от перегрузки не рассчитал и выскочил перед немцем. Вся его очередь пошла в мой самолет. Машина сразу загорелась, стала падать. С трудом вывел ее из падения и потянул к своим. Она горит, в кабине жар, дым, но я решил держаться, сколько смогу. Потом выпрыгнул. Чтобы не расстреляли в воздухе, парашют раскрыл метрах в двухстах от земли. Приземлился прямо к пехотинцам. Они привезли меня на свой КП, дали спирту, а потом доставили в полк.
– Хорошо! Молодец! – В этих двух словах была вся сдержанная благодарность Покрышкина. Потом он повернулся к Березкину: – Ну а ты почему на таран пошел?
Слава, бледный, еще больше похудевший за эти два дня, сидел за столом и старательно наблюдал, чтобы его кто-нибудь случайно не толкнул. Он уже рассказал летчикам, как, приняв за немца, его обстреляли наши пехотинцы.
Все знали, что таран – это подвиг. К этому приему на третьем году войны прибегали лишь в исключительных случаях, когда складывалось безвыходное положение. Березкин же мог повторить атаку, положение его было отнюдь не критическим, поэтому мотивы его поступка майору были непонятны.
– Да я и не собирался таранить, товарищ гвардии майор, – покраснев, неожиданно ответил Березкин. – Просто я с ним столкнулся, вот и все.
Сидевшие рядом летчики засмеялись.
– Как же так? Не понял? – удивился Покрышкин.
– Так получилось… Жаль, что самолет угробил…
– Самолет найдется. Хорошо, что жив остался.
Слава удрученно вздохнул.
– Ну, рассказывай все по порядку, как было.
– Значит так. «Раму» я атаковал сверху. Думал, она вильнет в сторону – тут я ее и прошью. Но немецкий стрелок успел полоснуть по мне из пулемета. Ногу что-то обожгло, я на мгновение растерялся и… удар, треск, самолет закрутился, еле выбрался из кабины… Вообще, рана у меня пустячная, товарищ гвардии майор. Полежу в полковой санчасти, пока кость срастется?
– Нет, Березкин, – возразил Покрышкин. – Лечиться, брат, надо серьезно. Хочешь снова держать штурвал – ложись в госпиталь. Завтра же отправим тебя самолетом. Понял?