– Наша школа, как я пытался объяснить, всегда внимательно прислушивалась к тому, что творится в душе народной, что наш народ ожидает, на что возлагает надежды, во что верит. Мы ведь не саддукеи какие-нибудь, которых только собственная… только собственное спокойствие и материальное благополучие интересуют. Мы – ум, честь и совесть избранного Богом народа иудейского.
– Ты о всей партии говоришь или только о своей школе? – быстро спросил Руввим, вцепившись взглядом в щеку Ариэля.
– Разумеется, о всей партии, – спокойно отвечал тот. – Но школа Гиллеля, как мне представляется, в этих вопросах всегда была более чувствительной и осторожной, чем представители других направлений.
– И к чему ты это сейчас говоришь? – спросил Руввим.
– Пророки давно замолчали, и сотни лет мы уже не слышим слова Божьего, – задумчиво и грустно отвечал Ариэль. – Чем дольше молчат пророки, тем больше в народе накапливается волнения, смятения, надежды и ожидания, тем ревностнее и упрямее истинные иудеи ждут обещанного им Мессию. Или ты уже не ждешь его, Руввим?
– Я жду. Но истинного Мессию, а не фигляров и не фокусников, которых в последнее время развелось, как мух и крыс на генномской свалке.
– Вот-вот, – удрученно склонил свою аристократическую голову Ариэль и скорбным голосом продолжал: – Вдруг является какой-то фигляр в милоти пророка, и к нему со всех четырех сторон – из Иерусалима, Переи, Галилеи и даже из Идумеи – стекаются толпы народа, которых он призывает к покаянию и очищает от грехов в Иордане. А следом за этим крестителем является, как ты говоришь, еще один фокусник, который, прикрывшись авторитетом этого нового пророка – а, по-твоему, фигляра, – начинает фокусничать и сбивать с толку народ. А именно: воду обращает в вино, на расстоянии исцеляет смертельно больного ребенка, бесов изгоняет, паралитиков заставляет двигаться и ходить, прокаженных очищает и отправляет на освидетельствование в Город, слепым возвращает зрение и мертвых поднимает с одра. Хорош фокусник, не правда ли? И для контрольной комиссии он конечно же проходимец и лжец. Но ты подумал, кем этот человек может выглядеть в глазах простого народа, в глазах тех, кого он спасает и лечит?
– Нельзя ли помедленнее говорить и, желательно, по конкретным эпизодам? – озабоченно попросил Матфания. Но на него не обратили внимания.
Руввим вдруг вырвал из рук своего смиренного младшего товарища пергамент, пробежал глазами написанные строки, словно выщипывая их взглядом, и заговорил решительно и озлобленно:
– Ты посмотри, что он делает, твой пророк и Мессия! По эпизодам пойдем, а ты следи, внимательно следи за моими словами. Он никого не лечит в Назарете… Правильно, зачем лечить и спасать, когда его оттуда выперли и чуть не прибили?! Но на пути в Капернаум он якобы спасает от смертельной болезни одного мальчугана. А что за парень? Я вам скажу: сыночек, чуть ли не единственный, Антипиного царедворца Хузы, того самого, который в то время управлял всей Восточной Галилеей и в Капернауме имеет большой дом. В этот свой капернаумский дом Хуза тут же приглашает нашего Назарея, который смиренно принимает приглашение, и теперь его и его сообщников обслуживает лично Иоанна, жена Хузы, которая повсюду следует за своим спасителем, а сын ее и Хузы – которого, говорят, привечал и до сих пор привечает царь Ирод Антипа, – этот исцеленный становится учеником Назарея и тоже повсюду за ним ходит… Вот вам первое, так сказать, исцеление, вернее, его скромненький результат.