. У него были все положительные качества, присущие жителям Варшавы. Отрицательных немного. Как известно, варшавяне не всегда пользуются доброй славой у своих земляков из других частей Польши. О них говорят «пустомеля варшавский». Вот этой-то черты не было у Шопена и в помине. Не говоря уже о его творчестве, где весь материал так благороден, где нет ни одного фальшивого такта, в личной жизни, в письмах, в отношении к себе и своему искусству Шопен ни на шаг не становится пустомелей.
Но юмор и эта способность увидеть во всем что-нибудь хорошее или забавное у него варшавские. Отношение к людям тоже. Ни Тальберг, ни другие дутые величины не обманут его; он не из тех, кто даст провести себя воспроизводимыми педалью пиано или бриллиантовыми запонками. Надуть его нелегко, и в этом отношении он настоящий варшавянин. Но не только в этом. Он был им и в гораздо более значительных и серьезных делах. Варшава воспитывала его между десятым и тридцатым годами XIX столетия, в эпоху «бури и натиска», в эпоху зарождения революционных и демократических тенденций, в эпоху усиления патриотических настроений и все более сознательных раздумий о путях освобождения родины, о борьбе во всем мире за социальную и политическую справедливость. Его воспитывала Варшава, наполненная шумом кафе и лязгом припрятанного оружия. Его воспитывала Варшава провинциальная, униженная, полная разящих контрастов, но всегда живая, остро реагирующая на всякое происшествие и о каждом событии имеющая свое собственное, независимое суждение. Шопен не был политиком и не очень то разбирался в происходящем вокруг. Но его восприимчивое сердце поляка и художника впитывало эти настроения, его душа ощущала их, его художественная интуиция помогала их разгадывать.
Точно так же чувствовал он и атмосферу, царившую в Европе, а в его романтическом творчестве отразились и всеобщие европейские настроения, сотрясавшие те удивительные десятилетия великого века. Само давление этой атмосферы заставило Шопена стать выразителем тех настроений — временных, преходящих, которые он сумел превратить в вечные и общечеловеческие. Посредником между Шопеном и огромным миром, его идеями была Варшава. Посредником между ним и Варшавой был его родной дом. Стоит внимательно присмотреться к этому необычайному дому. Ведь он во многом предопределил судьбу Шопена и судьбу его музыки.
В существующих исследованиях о Шопене слишком мало внимания уделяется тому, как формировались характер ум и чувства этого незаурядного человека. Слишком часто Шопен появляется в книгах, словно Минерва из головы Зевса, человеком вполне зрелым. Конечно же, это был чрезвычайно рано созревший гений, но ведь его формировали дом, школа, варшавская среда. Наконец, и стиль музыки Шопена не был только его собственным стилем, хотя с детских лет, как он писал Эльснеру