Хотя Отрар и был политически зависим от Хорезма, Иланчика Кадырхана сейчас угнетало и удручало то, что перед лицом надвигающейся опасности с Востока хорезмшах заботится не о единстве, а занимается сведением старых счетов.
Возвратился проводивший хорезмийского посла старик визирь. Глаза его потускнели, лицо осунулось, борода дрожала. Видно, его огорчало, что посол Хорезма, уходя, нарушил приличия. Он сам был из Хорезма, из племени ходжа — прямой потомок верных соратников пророка. И обида его была понятна: родственная кровь взыграла. Сказано ведь: вода течет в свой овраг, конь спешит в свой косяк…
Кадырхан грузно поднялся с трона. Ноги его затекли, бедра налились свинцовой тяжестью, в мыслях была путаница. Тревожно, невесело было на сердце от нудных и утомительных разговоров с капризными, лживыми, честолюбивыми и двуличными послами, порученцами, многими купцами и гостями из разных стран. Дурное расположение духа не покидало его. А тут еще этот монгольский поход на страну Сабр. Странное беспокойство — не от страха — от тоскливого предчувствия бросало его то в жар, то в холод. В своем огромном, многолюдном дворце он вдруг почувствовал себя одиноким и беспомощным.
В Гумбез Сарае, в тронном зале Дияр, наместник и правитель Отрара Иланчик Кадырхан один взвешивал на весах ума все свои вчерашние действия и решения. С утра он в нетерпении ждал кого-то. Из Испиджаба, родного города прославленного поэта, прорицателя и софы Ахмеда Яссауи, умершего сто пятнадцать лет назад, ждали порученца-посыльного. Время уже клонилось к вечеру. В тронном зале стало сумрачно, значит, солнце находилось уже ниже округлых окон, а порученец все не появлялся. Правитель в предчувствии чего-то недоброго не находил себе места. Перед его глазами вновь прошли вчерашние посетители: краснолицый старик — старшина купеческого каравана, Добромир из новгородских топей и озер, дурак и горлодер Билгиш Туюк-ок, непутевый посол из страны Сабр, над которой нависла угроза, монгольский посланник Уйсун, хитроумный ляшкер из Хорезма. С промелькнувшей на лице улыбкой вспомнил правитель юного поэта Хисамеддинa, который теперь, должно быть, дописывает в книгохранилище свою книгу; вспомнил он и своего сладкоязычного, мудрого гулама-визиря Исмаила Жаухари…
Отворилась задняя дверь дворца, и вошел долговязый флегматичный векиль[18], родом из Индии. Остановился у порога, приложил правую руку к груди, отвесил поклон, безмолвно прося разрешения обратиться к повелителю. Со сдержанным достоинством и даже величием держался векиль. Кадырхан подал знак, и векиль выпрямился, оставив, однако, руку на груди.