Истомленный, стоял он под упругими струйками, думал о том о сем и, вероятно, простоял бы еще долго, если бы дежурная не сделала ему замечание.
Он выбрался в тесную раздевалку. Сердце билось учащенно, голова отяжелела. Видно, перестоял, перегрелся. Может, и давление подскочило. Кое-как натянув одежду на влажное тело, протиснулся в узкий, душный коридор, глянул на часы. Пора на обед. С толпой страждущих направился в просторный зал столовой. Гул стоял, как на базаре. Проголодавшиеся, взмокшие от разных процедур диетчики кинулись к своим столикам, словно опасаясь, что кто-то займет их места. Есть какая-то странность в людской психике: в автобус лезут, как на штурм, из кино выходят, словно их подгоняет степной пал, и в санаторной столовой умудряются устраивать сутолоку. Без особого воодушевления принялся Семетей за обед: блеклый салат из увядшей капусты, морковного цвета сок, молочный суп, перловая каша. Он проглотил все без всякого аппетита и вышел на свежий воздух. Веселые солнечные блики играли на открытой площадке. Сидеть бы сейчас на скамеечке под старой раскидистой турангой, подставляя лицо ласковому солнышку! Но главный врач строго наказал придерживаться режима: после обеда полагается тихий час. Семетей зашел по дороге в буфет, купил к вечернему чаю копченой конины, отварную печень, десяток яиц и побрел к автобусной остановке.
Сухощавая молодка с насурьмленными бровями провожала старуху. Семетей учтиво поздоровался. Старуха благодарно улыбнулась и полезла в пыльную, раздрызганную «коробочку». Усевшись, она проворно подвинулась, со старческой непосредственностью поманила Семетея сесть рядом. Он купил два билета, сел, и старуха тотчас принялась выкладывать ему свои беды-болести.
— Бедняжка — не везет ей в жизни, — начала она, подавшись вся к нему. — Я о дочери своей говорю. Видел на остановке? Так вот, говорю ей: пока еще не отцвела, найди себе кого-нибудь, устраивай свою судьбу, не то поздно будет. Не слушает. Бросай, говорю, эту работу. Разве дело — с утра до вечера еду разносить в столовой, где кормятся тысячи людей? Не понимает.
Рассказывая, старуха то и дело косилась в окно, смотрела туда, на остановку, где все еще стояла худенькая, поникшая молодая женщина.
— Выходит, лечиться приехал? У Букалая моего живешь? — продолжала разговорчивая старуха. — Э, милый, ему тоже не позавидуешь. Баба совсем на голову ему села. Был мужик, стал тряпка. Я ведь до сих пор живу сама по себе. Никому не в тягость. Но чувствую… одряхлела. День здорова, два больна. Притащилась издалека, из-под Саратова, думаю здесь дожить свой век, если мои детки, Букалай и Акалай, приютят у себя.