На высоком холме все еще стояла просторная ханская юрта. Другие белые юрты, кольцом поставленные вокруг, спешно разбирались и навьючивались на верблюдов. Было что-то тревожное и печальное в том, что все откочевывали, уезжали и разбредались по домам, а над покинутой ханской юртой одиноко развевался войлочный тундук. На длинном аркане, растянутом на колышках перед юртой в низине, томились на привязи разномастные лошади под причудливыми седлами разных племен: джунгарские, кипчакские, криволукие березовые из северных степей, плоские и широкие, как дно казана, и цельно вырубленные из джиды. На седлах висели доспехи с разнообразными узорами, отделкой, тиснением, свидетельствовавшие о принадлежности их хозяев к тому или иному народу или племени. Многокрасочными были и попоны, чепраки, подпруги с затейливой родовой тамгой. Ветер теребил коням гривы и хвосты. В предчувствии надвигающейся грозы скакуны стригли ушами, выкатывали глаза, жались друг к другу. Сплошной, плотной массой надвигались с юга мрачные тучи.
В ханской юрте сидели полукругом в глубокой задумчивости. Казалось, собравшимся здесь не было дела до тревоги, беспокойства, до неотвратимой бури за войлочными стенами. Иланчик Кадырхан потчевал победителей состязания — батыров, главных распорядителей и судей. Дастархан был заставлен кипчакской едой. Молодежь предпочитала нарын в продолговатых деревянных подносах — кушанье из мелко нарезанного мяса и теста с бульоном, вырезки жеребенка-сосунка на втором и третьем году, жирный хрящеватый подгривок дикого кулана и белый как снег сочный курдюк ягненка раннего приплода. Старики лакомились несильно просоленным горбом молодого верблюда, опаленной головой молочной ярочки, мягко сваренной в глиняных кувшинах. Блаженствовали старики, наслаждаясь ханским угощением, захотелось им еще отведать редкого кипчакского кушанья — акшелек. По их желанию расщепили слуги верблюжьи берцовые кости, вылили густой желтоватый мозг в глубокую миску, накрошили туда мелко нарезанный язык, перемешали ложкой. Попробуй оторваться от такого яства — мипалау! Наевшись до отрыжки, почтенные старцы принялись раздавать акшелек другим гостям, выражая этим благосклонность и особую милость.
Наконец широкий дастархан был свернут. Гости принялись дружно выражать свою сытость, ковыряться в зубах, зевать, прислушиваясь к сытому урчанию в животах. Огул-Барс, сидевший на правом краю, повернулся к порогу, сделал джигиту-подавальщику знак. Тут же вошли верткие, поджарые, как гончие собаки, слуги, неслышно ступая на носках, расстелили свежую скатерть, разбросали по ней изюм, урюк, хурму, сушеную дыню, пастилу. Никто, однако, не дотрагивался до сладостей, все поглядывали на правителя, восседавшего на почетном месте. Два джигита, надсаживаясь, втащили огромный кожаный бурдюк и подвесили его за завязки к кереге — решеткам юрты. Один из джигитов принялся взбалтывать его содержимое шумовкой, другой, засучив рукава, развязал шнурок боковой горловины. Острый, терпкий запах настоянного на кучелябе, приправленного для мягкости курдючным салом, выдержанного до хмельного брожения кумыса, щекоча ноздри, заструился по юрте; большие деревянные чашки, наполненные в меру, поплыли из руки в руку по кругу. Кумыс приятно растекался по жилам, бил в голову, и гости вконец разморились, опьяненные душистым, пенящимся напитком кочевников.