Неподвижными глазами уставилась Баршын на созвездие Семи разбойников. Звезды мерцали. Казалось, ожили всадники, понеслись вновь бешеным наметом. Разбойники неумолимо настигали жениха и невесту. Видно, один из них пустил стрелу: рядом сорвалась звезда, пала в черную пучину. Еще немного, еще лишь два-три скачка — погоня настигнет влюбленных. А они не спешат, даже не двигаются с места: то ли коням дают передышку, то ли уснули, то ли вовсе забыли об опасности. Баршын зябко поежилась, пошарила вокруг в смятой чахлой траве. Жуткая опустошенность захлестнула ее. Кружилась голова, поташнивало. Две холодные слезинки потекли к ушам, озноб сменился жаром…
В ней давно жило это странное ощущение — предчувствие неминуемой потери, неотвратимого крушения всех взлелеянных в душе тайн, сладкой мечты, смутных надежд.
Детство ее прошло у подножия горы Караспан. Она была единственной дочерью табунщика. Мать умерла рано. Девочка росла своевольной, капризной озорницей. Отец купил ей однажды на Кан-базаре Отрара большую золотую брошь. Не выдержал, уступил настойчивым мольбам дочери. Она не расставалась с редким украшением, носила ее на груди. Мачеха выходила из себя, кляла падчерицу: «Нищебродка, срам прикрыть нечем, а золотую брошь нацепила!» Не успокоилась мачеха, пока не отобрала отцовский подарок, спрятала на дне ларя. Отец-табунщик днями пропадал в степи, до мозоли натирая седалище в жестком седле. А у Баршын на уме была одна золотая брошь. Незаметно для мачехи перерыла она весь дом и нашла-таки ее. Кое-как прицепила брошь к вороту и во весь дух помчалась к подружке похвастать находкой. Но радость обернулась горем. Перед их юртой находился родник и протекал рекой. Перепрыгивая через него, Баршын уронила брошь. Весь день она обшаривала дно ручья, искала потерю, но так и не нашла. То ли в расщелину провалилась брошь, то ли вода смыла, унесла. Ох, и бушевала тогда мачеха! Поток проклятий обрушила злая женщина на падчерицу. И за косы драла, и тумаков понадавала, и ненасытной обжорой-бедой красноглазой обозвала, и пожелала, чтоб негодницу земля проглотила. Потом еще и отцу пожаловалась, все уши ему прожужжала. А он был измучен дорогой, сильно не в духе и в сердцах пробурчал: «От такой девки добра не жди!»
До сих пор звучат в ушах несправедливые отцовские слова. Незалеченной раной легли они на сердце.
С того времени Баршын возненавидела всякие девичьи украшения, огрубела, замкнулась и стала похожа на сверстников-мальчишек. Одевалась так, как они, на лошади держалась лихим джигитом, и движения ее стали резкими, угловатыми. С отцом она часто пасла табун. Ручей перед их юртой после того события стали называть Золотой водопой. Он и теперь еще все течет мимо их дома. С грустью вспомнилось все это Баршын. Ей почудилось, что отныне высох, исчез золотой ручей ее девичества…