Ошакбай ушел от погони, оставив ее за голубоватой дымкой марева. Он не ошибся в выборе коня — поджарый скакун был из редкой породы тулпаров. Конь привык к неистовым и долгим скачкам по бурой бескрайней кипчакской степи. Теперь летел он птицей, лишь изредка касаясь копытами земли. Грудь и шея его раздулись, наполненные встречным ветром, мышцы разогрелись, нервное возбуждение спало. Низкорослые, невзрачные, кургузые монгольские лошаденки быстро выдохлись, запарились и перешли на волчью трусцу. К обеду, заморенные вконец, они уже еле плелись понурым шагом. Лишь несколько всадников продолжали настойчиво преследовать Ошакбая. Вероятно, то были слуги хозяина коня — то ли джунгары, то ли кипчаки или же уйгуры. Иногда они исчезали, и Ошакбаю казалось, что теперь-то они отстали безнадежно, но вскоре всадники вновь появлялись из-за холма или перевала, совсем рядом. Было ясно, что они хорошо знакомы с этими местами и знают, где и каким образом можно сократить путь.
«Хоть бы скорее стемнело!» — твердил про себя беглец.
Бока его коня покрылись пеной. Наступила пора послеполуденного намаза, и скакать без передышки под палящим солнцем было трудно даже для опытного призового скакуна. Через некоторое время под брюхом коня пробежала дрожь, он начал фыркать, сбиваться с шага. То был тревожный признак. Конь норовил перейти на рысь или трусцу. Аллюр его стал неровным. Такой аллюр кипчаки сравнивают с прокисающим молоком: уже не свежее, но еще и не простокваша. Эдак скакун долго не выдержит, а может и совершенно сойти с пути. Ошакбай оглянулся. Погоня маячила у горизонта, растянувшись длинной журавлиной стаей, зато передовой всадник спускался ему наперерез по склону перевала.
Ошакбай ехал теперь вдоль оврага. На дне его журчал родник, и он остановился, спешился. Но коня поить не стал. Еле доковылял он на онемевших ногах до воды, сорвал с головы платок, намочил его и обтер потные бока, круп, брюхо, шею скакуна. Обтирал долго, старательно, часто мочил платок в студеной воде. Конь морщил кожу, вздрагивал, довольно всхрапывал. Мышцы его остыли и упруго перекатывались под влажной кожей. Беглец поводил коня взад-вперед. Ему тоже нестерпимо хотелось пить, припав к прозрачной струе родника. Во рту давно уже пересохло, но было некогда, надо было скорее остудить разгоряченного скакуна. Конь то и дело останавливался, широко расставляя ноги, тужился и вновь ходил взад-вперед. Это повторялось несколько раз, пока наконец ему удалось облегчиться. Ошакбай радостно вздохнул. Теперь можно было продолжать путь.