В ответ Алатристе рассмеялся сквозь зубы. Обидно, но не притворно. В самом деле — на портрете Малатесты обнаружилась колоритная подробность.
— Я бы не сказал. Да и никто бы…
Малатеста прервал его витиеватой сицилийской бранью, где поминались и Иисус Христос, и его матушка.
— У каждого есть свои… Свои, как говорится, тараканы в голове, — добавил он мгновение спустя. — Свои — у каждого…
Теперь пауза вышла долгой. И обескураживающей. Алатристе невольно отметил, что его забавляют неожиданные откровения. «Да пусть меня, как беглого раба, в кипящем масле сварят, — подумал капитан, — если я когда-нибудь мог представить себе такое: Гуальтерио Малатеста изливает передо мной душу».
— В детстве я одно время прислуживал на мессе. В Палермо.
— Мозги мне не… тереби.
На этот раз молчание было многозначительным. Сицилиец снова беспокойно пошевелился. Алатристе не удержался от сдавленного смеха:
— Черт возьми… Неужто и впрямь? Прелесть какая — прямо вижу, как ты — весь такой в пелеринке — лакаешь украдкой церковное винцо…
— Porca Madonna! Брось свои подколки.
— Стареешь, Малатеста.
— Да. Наверное. Наверное, старею. Как, впрочем, и ты.
Снова замолчали. Слышно было, как на канале весло ударяется о стену. Вскоре в темноте обозначился окованный железом нос приближающейся гондолы.
— Какие странные совпадения, — пробормотал сицилиец. — Мост Убийц. А на мосту — мы с тобой. Все же кажется, как ни крути, в мире есть какая-то гармония. Потаенное знание о том, кто мы такие есть.
— Я все же думаю, речь о том, чтобы заработать на кусок хлеба.
— Да. И по возможности — не пустого.
Под мостом бесшумно проплыла гондола, очертаниями напоминавшая гроб. При свете фонаря на корме можно было различить две закутанные в одеяла фигуры пассажиров под навесом и гондольера с веслом.
— А что, сеньор капитан, ты не чувствуешь временами, что устал?
— Не временами, а постоянно.
Гондола скрылась во мраке. И светлый прямоугольник — отражение окна — чуть закачался на черной глади канала и вскоре снова замер в неподвижности.
— А твой мальчуган… Иньиго… — сказал Малатеста. — Он сильно вырос.
— Сильней, чем ты думаешь.
— Пообещал меня убить.
— В таком случае — будь начеку. Он слов на ветер не бросает.
У воцарившегося молчания появился теперь какой-то иной оттенок.
— А ту женщину… Ну, с улицы Примавера? Помнишь ее?..
Разумеется, Алатристе прекрасно помнил старую гостиницу в Мадриде. И убогую комнатку, где дважды едва не убил итальянца.
— Ту, которая с тобой жила?
— Ее самую.
— Она два раза спасала тебе жизнь… И что с ней сталось?
— Умерла. Я в ту пору уже сидел.