Она пыталась позвать ее, но изо рта не вылетало ни звука. Селеста осталась на утесе и хмуро посмотрела вслед Димити, когда она повернулась и пошла обратно к «Дозору», медленно и пошатываясь.
В «Дозоре» было многолюдно – даже слишком многолюдно, потому что все перекочевали туда. Элоди лежала на диване, болтая ногами в воздухе, а Делфина сидела рядом с ней. Теперь они были другими. Перестали выглядеть счастливыми и превратились в тени. Они ждали. Селеста ходила большими кругами вокруг дома, пытаясь в него войти, а Валентина внимательно наблюдала прищуренными глазами за каждым ее движением. В их глазах Димити виделся обвинительный приговор, а еще в них сверкали отсветы таких тайн, которые даже она сама теперь плохо помнила. Тайн, которые она заставила себя забыть. Но дочери Обри ничего не забыли, и Селеста тоже, и Валентина. Димити в отчаянии оглядывалась по сторонам, боль в груди становилась сильней. Отсутствовал только Чарльз. Единственный, кого она хотела видеть, единственный, кого ждала. Он один исчез без следа. Димити доковыляла до лестницы и начала подниматься.
Через открытую дверь было видно, как его комнату освещают лучи вечернего солнца. Открытая дверь. Какая небрежность, какое легкомыслие. Эта дверь никогда не открывалась вот так, настежь, с тех самых пор, как Чарльз поселился в «Дозоре». Ему нравилось сидеть взаперти, в безопасности, в уединении. Когда Димити к нему заходила, он иногда бросал на нее быстрый взгляд, проверяя, точно ли это она. Мгновенный всплеск страха в глазах, который появлялся прежде, чем он ее узнавал, всякий раз заставлял ее сердце обливаться кровью. В других случаях он просто не замечал ее появления. Теперь Димити подошла к его кровати, той самой, на которой спала в детстве, и принялась смотреть на место, где обычно спал Чарльз, как будто он и теперь мог там лежать. Ее пальцы дрожали. Она почти чувствовала мягкий шелк его волос, жесткие выпуклости его ребер. «Старая дева», – презрительно шепнула Валентина ей на ухо. И она была права. Чарльз не выносил, когда она слишком близко подходила к нему. Казалось, ее прикосновения причиняют ему боль. Временами Димити пыталась лечь рядом с ним, но взгляд его глаз становился растерянным, в них читался панический ужас, и она тут же отказывалась от своего замысла. Иногда Димити украдкой целовала Чарльза, когда тот дремал, разрешая себе лишь самые невинные прикосновения губ к его рту, слишком легкие, чтобы разбудить любимого. Ей было стыдно за себя, но она ничего не могла с собой поделать, потому что в эти моменты она опять чувствовала себя шестнадцатилетней девушкой и они снова стояли в проулке в Фесе, где он ее обнял и поцеловал так страстно, что мир стал ярким, завершенным и удивительно прекрасным.