Оставшись тет-а-тет с Пашкой (обычно слуг не сажают с собой за один стол, но после побега он состоял на особых правах), я посмотрел на него с задумчивостью:
– А у тебя какие планы?
– Э… Это как?!
– Так. Очень просто. Думаешь, мне такой слуга нужен?
– Чем же я нехорош? Спасал вас, выручал, а теперь – гоните?
– Освобождаю. Ты мне дал волю, а я тебе. Мы в расчете. Что нас всех вызволил – спаси Христос. Если хочешь, в ножки поклонюсь. Но доверять все равно не стану: меньше чем за месяц ты совершил два предательства. Молчи, не оправдывайся. Понимаю твои резоны. Это ничего не меняет. Коль дадут хорошую цену, ты меня еще раз продашь.
– Разве ж я виноват? Мир так устроен, что каждый своей выгоды ищет!
– Вот и ищи подальше от меня. Умен, ловок, совести отроду нет – не пропадешь.
– А ежели я здесь останусь? Обратно домой не хочу.
– Теперь ты вольный. Твое дело. Так даже лучше.
– Почему?
– За отложение от православия знаешь, что полагается? При всей моей благодарности, врать ради тебя государю Петру Алексеевичу не буду.
– Так и вы, господин граф, молитвами себя не утруждаете. Вас-то государь терпит?
– Не твоя печаль, родной. Да и не государева. До моих молитв обоим вам дела нет – это папы римского забота. Деньги возьми. Тут, если без вина и девок, на год хватит. Живи, как знаешь. В деревне скажу – сбежал.
Неприятно быть обязанным такому засранцу. Прогнав парня, я думал, что он кончит свои дни если не на плахе, то хотя бы на каторге. Но ошибся. Через много лет некий виргинский плантатор прислал мне письмо с предложением купить долю в чугунолитейном заводе близ Балтимора, колония Мэриленд. Ничего особенного, коммерческие пропозиции я получал в изобилии, однако звали плантатора Поль Найтингейл, и был это не кто иной, как заматеревший Пашка Соловьев. Помнится, еще подумал: бедные негры…
Солнце зашло. Штормовой ветер гонит по небу едва различимые в гаснущих сумерках клочья туч, далеко внизу беснуется темная вода в кружевах пены. Самое надежное судно не спаслось бы в гибельных водоворотах, недаром море под этой скалой древние считали обителью Харибды. А из пещеры на другой стороне пролива скалила «полные черною смертью обильные, частые зубы» многоглавая Сцилла.
Только Гомер напутал сослепу. Или Ливий Андроник, переложивший великого старца на язык римлян, злоупотребил пиитическими вольностями: согласно поэме, расстояние между стеснявшими путь хитроумного Улисса утесами не превышало полета стрелы – на самом же деле пушкой не дострелишь. Интересно, какие небылицы будут спустя тысячелетия рассказывать о нас? И будут ли?