К зиме мы уже неразлучно проживали с Севкой на Керамическом. Я спал на раскладушке, а мой друг — на ГДРовском желтокоричневом диване-книжке, который, щелчком раскладываясь в двуспальную кровать, никогда не распрямлялся полностью, образуя посередине между своими двумя покатыми половинами глубокую ложбину, в которую с непременным дискомфортом обязательно скатывался спящий[139].
На полу у изголовья друга стопкой высились книги — «Сага о Форсайтах» Голсуорси, «Осень в дубовых лесах» Казакова, «Хазарский словарь» Павича и «Властелин колец» Толкиена. Их Севка чередовал, беря в руки то, что отвечало настроению, но непременно прочитывал все от корки до корки. Вечерами Севка листал свое, а я читал «Спорт-Экспресс». Перед сном мы перебрасывались парой фраз:
— Ну, как тебе старики Форсайты?
— Ничего, — довольно мурлыкал Сева, шурша страницами бессмертного произведения. — А у тебя что?
— Марадона похудел и ослаб, Роберто Баджо забил сто голов, Айртон Сенна выиграл Гран-при Австралии, Грецки сделал четыре передачи, Христо Стоичков вырвал для «Барсы» победу, а Мигель Индурайн снова обещает выиграть Тур де Франс, — отчитывался я.
— А Гомоляко[140] забил? — интересовался Сева.
— Нет, промахнулся!
Однажды Сева рассказал занятую историю, ее он вычитал в одном из больших романов. Сталин позвонил по телефону в редакцию молодежной газеты, и заместитель редактора сказал:
— Бубекин слушает.
Сталин спросил:
— А кто такой Бубекин?
— Надо знать, — швырнул трубку Бубекин.
Сталин снова позвонил ему и сказал:
— Товарищ Бубекин, говорит Сталин, объясните пожалуйста, кто вы такой?
После этого случая Бубекин пролежал две недели в больнице, лечился от нервного потрясения.
— Не хотел бы я при Сталине жить, — сказал я. — Всего-то сорок лет с тех пор прошло. Люди из тридцатых и сороковых, как бы они нам позавидовали. Теперь ведь все наоборот: на дворе — абсолютная свобода. Как в джунглях, каждый за себя, никаких законов!
— В истории такое редко случается.
— Интересно, долго это будет продолжаться?
— Нет.
— Думаешь?
— Уверен. Джунгли никому не нужны. Лет через десять все будет совсем по-другому.
— Как по-другому?
— Не знаю. Контроля у государства будет больше.
— Лишь бы к тоталитаризму не вернулись, — про себя я подумал, что свободу у нас теперь никто никогда отнять не сможет, зачем? Но на всякий случай решил уточнить у друга: — Ведь это невозможно?
— Не знаю. Сначала загнулся капитализм, его сменил социализм, а теперь и он загнулся, и всем снова нужен капитализм. Волна.— А счастье по-прежнему далекое дело, — протянул я и провалился в сон.