Когда моя дочь была маленькой, года три-пять, я заметил в ней одну дивную, и, увы, характерную для ее возраста, черту. Говоря научным языком, она (и не только) не соизмеряла расход эмоций со своими реальными потребностями. По-простому же это означало, что любой пустяк мог вызвать у нее хныканье, рев, истерики, и даже, как ни ужасно для такого возраста, обещание покончить с собой тем или иным способом, подсказанным вездесущим ТВ. Стоило, однако, нейтрализовать неприятный пустяк пустяком другим, приятным, мороженое купить, или просто погладить по головке, как дочурка моя снова весела и довольна жизнью. На какое-то время.
Жена подобных подходов к воспитанию, мягко говоря, не одобряла, считая их одним из признаков моей человеческой слабости. И оказалась не так уж неправа, ибо с возрастом дочка начала воспринимать собственные капризы как своеобразный рычаг или кнопку, нажимая на которую, можно получить желаемое. Что касается меня, ее родного отца, то я стал, соответственно устройством, включаемым вышеуказанной кнопкой или рычагом; устройством для удовлетворения ее, дочкиных капризов, которые с течением времени только росли — в первую очередь, в стоимостном выражении.
Как последствия моих педагогических ошибок сказались на дочери, на ее подростковом и, тем более, взрослом этапе жизни, увидеть мне было не суждено. Ей было тринадцать лет, когда я потерял работу, жену и свою жизнь начала двадцать первого века. Но был уверен, что нарождающаяся патология должна рассосаться сама — рано или поздно. Взрослый тем и отличается от ребенка, что вынужден экономить эмоции, соотносить их с реальными потребностями и возможностями. Дело тут не в каком-то мифическом «правильном воспитании», ибо решения бывают правильными только в математике. Есть насущная потребность сберегать нервные клетки, запас которых неуклонно, в течение жизни, снижается. И получается как с любым другим ресурсом, когда однажды становится невозможным не то что наращивать его потребление, но даже сохранить это самое потребление на прежнем уровне.