Ирина гнала по Ярославскому шоссе, к ею намеченной и вычисленной «точке перехода». Она много говорила, стараясь поднять мой тонус, а я сидел рядом, больше молчал, смотрел, как лихо она ведет машину. Признаюсь, эта новая грань ее сложной натуры навела меня на давно отброшенную мысль — может, она все-таки самая банальная агентша иностранных разведок? Это было бы идеально. Потом я бы ее перевоспитал, и мы бы зажили долго и счастливо, я не переживал за ее психику и прочее… Утешало меня только одно: в любом случае вся эта ерунда скоро кончится, и вновь пойдет реальная жизнь с реальными проблемами, какими бы они ни были.
Я смотрел на ее тонкий профиль, сжатые губы и напряженно прищуренные глаза, неуловимые движения рук в черных перчатках, репетируя мысленно тот вариант спасения ситуации, который придумал, и вдруг сообразил, что меня больше всего интриговало в ней все время, да и мучило неосознанно. Предохранитель! В ней словно был предохранитель, который каким-то образом не позволял мне перейти определенный рубеж в наших отношениях и даже — что я сейчас и обнаружил — не позволял мне представить ее без одежды. Какой-никакой, а я художник, но раздеть ее мысленно не мог. Не получалось гармонии, образ рассыпался. Сейчас, например, в юбке, обтягивающем свитере, в сапогах и перчатках, она смотрелась как идеал совершенства. А только пробовал все это убрать, получалось… Ну, возьмите и подрисуйте Нике Самофракийской голову и руки. Вот и с Ириной то же самое…
Этот эстетический парадокс так меня увлек, что я даже не сразу заметил, что мы уже стоим. На поляне, рядом с довольно толстым и корявым дубом. Приехали. И что теперь?
Ирина сняла руки с руля. Часы на приборном щитке показывали 10:27.
— Не боишься? — вдруг спросила она.
«Боюсь, — чуть не ответил я, — только не того, что ты думаешь, а совсем наоборот». Но промолчал, только мотнул головой и открыл дверцу.
После многих дней ненастья погода сегодня выдалась на удивление, какая редко бывает в наших краях в это время. Небо абсолютно безоблачное, густо-голубого, почти индигового цвета, воздух свежий и какой-то, я бы сказал, хрустальный, и лес полыхает всеми оттенками старой бронзы и багрянца… Изумительно. Как говорится, кто вчера умер — сегодня жалеет.
— Становись сюда, — показала Ирина. Я обошел машину и стал рядом с левой дверцей. — Не забыл? Вернешься через двенадцать часов. Резерв — еще три часа. Если что-нибудь непредвиденное помешает — бодрости не теряй. Тебя все равно найдут и вытащат…
Она смотрела на меня внимательно и словно даже печально, и мне вдруг стало не то чтобы страшно, а просто сильно не по себе. Как в армии перед ночным прыжком в лес. Я до сих пор вспоминаю о тех прыжках безо всякого удовольствия. Но прыгал же, никуда не денешься…