До восхода оставалось еще порядочно, но белейший снег словно сам по себе светился, заливая равнину мягким молочным сиянием. Черная фигура отделилась от неровного строя врагов и зашагала к Орденским. Мирослав оскалился и крепче сжал рукоять пистолета.
Человек как человек. Ни клыков, выступающих из-под бледных губ, ни алых зрачков, светящихся отблеском адского огня. Гладко выбритый, с длинными — до плеч — волосами, тронутыми благородной сединой на висках. На поясе длинная испанская шпага и кинжал «дагасса».
Не доходя до девенаторов шагов двадцать, человек остановился и заговорил.
— Приветствую вас, мои враги. Давние, славные враги.
Голос был тоже вполне обычным. Только… иногда срывался на едва уловимые странные нотки. Будто обладатель хорошо поставленного говора привык общаться на гортанном, рычащем нелюдском наречии и теперь вспоминал обычную человеческую речь, давно забытую.
— Приветствую, наш враг, — Йожин вышел вперед, ступая по снегу легкими плетеными туфлями, очень похожими на лапти из детства Мирослава. — Давний, но не славный.
Шварцвольф усмехнулся.
— Все так же спесивы, слуги распятого…
— Склонись, — ответствовал Йожин. — Сдайся и следуй в оковах в Рим. Прими наказание, которое отмерит суд людей и покайся, потому что нет такого греха, который не мог бы простить любящий Господь.
— Отступитесь, — отозвался Шварцвольф. — Уходите или умрете все. И смерть станет лишь началом ваших страданий. Как стала началом для твоего сына.
Иржи улыбнулся, показывая клыки, которые вроде самую малость удлинились, а может быть, так лишь показалось в неверном свете Волчьего Солнца. Жнец бил в самое больное место, но если бы Мирослав мог видеть лицо монаха, то не заметил бы на нем ни тени чувств. Только холодную маску жестокой готовности.
— Иного я и не ждал, — ответил Йожин с мрачным удовлетворением, снимая с пояса нож и старый заржавленный крюк.
По рядам воинства Шварцвольфа прошло нестройное движение. У нечисти тоже есть свои сказания и страшные легенды. Немалая часть их посвящалась Трансильванскому Охотнику, Йожину-Расчленителю, который выходил в одиночку против самых страшных вампиров, побеждал их и разделял на мельчайшие части, в назидание и устрашение.
— Божий Суд? — осведомился Шварцвольф, положив руку на рукоять шпаги.
— Нет. Бог милосерден и справедлив, — монах махнул для пробы ножом, а крюк опустил почти до самой земли. — Но во мне милосердия не осталось. Так что — обычная резня.
— Трансильванец, — шпага Жнеца сверкнула льдистым светом под умирающей луной. — Я отправлю тебя вслед за сыном.