– Риксон теперь в аду, Нора.
Я вздрогнула.
Он произнес это так уверенно, без какого-либо сомнения и с приличествующей случаю меланхолией. Если он и лгал, то делал это исключительно умело.
– Риксон умер?
– Он в аду. Но да, смысл тот же. Можно сказать, и умер, насколько я понимаю.
Я вглядывалась в его лицо, пытаясь по мимике угадать, не врет ли он. Я не собиралась спорить с ним о загробной жизни, мне просто нужно было подтверждение, что Риксон исчез окончательно и бесповоротно.
– Откуда ты знаешь? Ты говорил об этом полиции? Кто его убил?
– Я не знаю, кого нам надо за это благодарить, но точно знаю, что он ушел. Слухи разносятся быстро, поверь мне.
– Знаешь, тебе придется придумать что-нибудь более умное. Возможно, тебе удалось одурачить всех остальных, но меня так просто не купишь. Ты поставил машину около моего дома в ту ночь, когда меня похитили. Потом ты смылся и где-то прятался – в Нью-Гэмпшире, так вроде? И прости меня за эти слова, но при виде тебя последнее, что приходит мне в голову, – это слово «невиновен». Я думаю, не стоит и говорить, что я тебе не верю.
Он вздохнул:
– Перед тем как Риксон стрелял в нас, ты убедила меня, что я настоящий нефилим. Ты объяснила мне, что я не могу умереть. И отчасти именно ты – причина того, что я сбежал. Ты была права. Я не хочу быть похожим на Черную Руку. И уж ни в коем случае я не хочу помогать ему вербовать новых нефилимов для его армии.
Ветер пробирался мне под одежду и леденил кожу. Нефилим. Опять это слово. Оно меня прямо преследует.
– Я сказала тебе, что ты нефилим? – переспросила я нервно и на мгновение прикрыла глаза, молясь про себя, чтобы он признался, что оговорился. Молясь, чтобы он сказал «я не могу умереть «в переносном смысле. И еще в глубине души я надеялась, что вот сейчас он рассмеется и скажет, что он – заключительное звено в искусном розыгрыше, который начался еще вчера с Гейба. Очень большом розыгрыше, который устроили для меня.
Но правда была тут, где-то в темных глубинах моей памяти. Я не могла не чувствовать этого, сколько бы разумных и трезвых объяснений происходящему я ни придумывала. Я чувствовала ее. Скотт ничего не выдумывал – он говорил правду.
– Мне очень интересно, почему ты не можешь ничего вспомнить, – задумчиво произнес он. – Я думал, амнезия – не навсегда. Тогда какого черта?
– Да не знаю я, почему я не помню ничего! – огрызнулась я. – Ясно тебе? Я не знаю! Я очнулась несколько дней на кладбище – никем! Я даже не могу вспомнить, как там очутилась. – Я понятия не имела, почему вдруг меня одолело нестерпимое желание вывалить все это на Скотта, но меня уже несло. Я захлюпала носом и почувствовала, как глаза наполняются слезами. – Меня нашла полиция и отвезла в больницу. Они говорят, я пропала почти на три месяца. Говорят, что у меня амнезия, потому что мое сознание блокирует воспоминания о травме, защищаясь таким образом. Но знаешь, что самое смешное?! Я начинаю думать, что на самом деле ничего я не блокирую! Я получила записку. Кто-то влез в мой дом и оставил ее на подушке. Там было написано, что, хотя я дома, я вовсе не в безопасности. За этим кто-то стоит. И эти люди знают то, чего я не знаю. И они знают, что со мной случилось.