Фильм должен был начаться через несколько минут, а пока транслировали криминальную хронику. Я увидел репортаж об убийстве Якобошвили, — по словам репортёра — известного предпринимателя.
Молодая женщина перебегала дорогу перед кадиллаком Якобошвили на одной безлюдной улице, когда из левого ряда вырулил мотоциклист. Водитель, стараясь избежать столкновения с мотоциклом и наезда на пешехода, выехал на тротуар, где автомобиль подорвался на противотанковой мине. По телевизору показали разорванный пополам кадиллак, половинки которого сложились шалашиком. Ноги предпринимателя в плетёных полуботинках из светлой кожи висели на дереве. Женщину, перебегавшую улицу, задержали, а вот мотоциклист скрылся.
И вновь ощущение причастности, на этот раз к убийству, завладело мной. Я вновь пытался понять, откуда берётся это странное чувство причастности. То ли оттого, что на одной распродаже я приценивался к таким полуботинкам, то ли оттого, что задержанная была немного похожа на одну мою знакомую, с которой я недолго встречался этим летом, пока её не отбил у меня Серега Харлей.
Звонок в дверь прервал мои тоскливые размышления. Ко мне пришла Ленка. Когда я рассказал ей о странном чувстве причастности, она посмотрела на меня своими умными и в этот раз веселыми глазами, и спросила, видел ли я радугу. Она задала мне следующий вопрос:
— Теперь ты понял к чему надо быть причастным?
Я молчал.
Она обняла меня и вновь спросила:
— Теперь ты понял, к чему надо быть причастным?
Когда мои руки заскользили у неё по талии, а её дыхание стало прерывистым, я, кажется, понял.
* * *
Ничто — это пустота, только без пространства. У ничто нет времени и потому оно вечно. Вечность закончилась, когда вселенское ничто свернулось вокруг меня длинной черной трубой и мне пришлось долго лететь внутри неё, где каждый мой вздох, словно взмах крыльев, дарил блаженное ощущение полета навстречу манившему свету, который, мгновенно расширившись, раскинулся надо мной бесконечно белой плоскостью. Кроме неё не было ничего, только я, который ничего не делал, ничего не хотел, а лишь созерцал белую пустыню. Я совсем ничего не знал, ничего не помнил. Знания и память совершенно бесполезны, когда вокруг ничего нет кроме гладкой белой плоскости. Прошла ещё одна вечность, прежде чем я смог разглядеть, что она не такая уж белая. Я смотрел на тусклые серые пятна неровно положенной штукатурки и на мерцание солнечных лучей, отраженных хрустальной люстрой. Это были моя люстра и потолок моей квартиры.
Ко мне вернулась разум и память. Я лежал рядом с ней. «Её зовут Ленка», — сработала память и одновременно вспомнилось, огромное количество бесполезных знаний, типа «жи-ши пишутся через и».